в ней. Все мы зовем красотой женщины то в ее облике, что способно вызвать вожделение, в конечном итоге – даже определенная правильность и гармоничность черт лица в большинстве случаев ощущается и называется нами «красивой» так же в способности тем или иным образом послужить этому, властному и диктуемому естеством, подстегнуть жажду обладания. В Средневековье и Возрождении женщина была красива культурным и религиозным символизмом ее облика, ее уподобленностью идее и образу Богоматери, воплощенностью в ее облике того, как эпоха и культура мыслят женщину, ее судьбу в мире и предназначение, и потому – часто считалась красивой тем, что сегодня мы не задумываясь назвали бы уродством. Однако – у этого была и иная грань. Эпохи культа Богородицы и Прекрасной Дамы мыслили облик женщины и ее красоту именно живописно, с точки зрения символизма ее облика, способности распознать в нем черты нравственного, одухотворенного, идеального, и именно поэтому, опять-таки, женщина, которую сегодня мы решились бы назвать красивой чертами лица, в эпоху Ботичелли или скажем Риберы, могла бы быть сочтена во внешности вульгарной дурнушкой, пригодной лишь для грубых утех простолюдья. Лицо и весь облик женщины должны были запечатлевать в себе нравственное, идеальное и одухотворенное, быть словно бы отблеском образа и идеи Богоматери, трепетно выношенных и нравственно переживаемых эпохой, и лишь этим могли быть прекрасными, собственно – «красота» визуальных форм провозглашалась лишь в том случае, если эти формы становились олицетворением одухотворенного и идеального, неким «сосудом» для него, для самой идеи духовного, божественного, нравственного в женщине и человеке. Однако – и здесь интересовали не суть и подлинный, сотканный из познанных и воспринятых черт личности и характера образ человека, не красота человека, в его сути постигнутого и узнанного, а идеализированность и одухотворенность внешности, хотя сама обладательница подобной внешности могла быть сколь угодно отвратительным на деле человеком, достаточно было и ее отдающей идеальным, «возвышенной», подаренной ей прихотью судьбы красоты черт и облика. Впрочем, банальная истина о том, что самая ангельская красота может быть личиной, за которой скрывается «демон», то есть дурной, отвратительный сутью человек, воспета уж несколько веков самой бульварной литературой. Очевидно, что наследниками этой установки, невзирая на значительную отдаленность оной во времени, являемся и мы – профессор Житковски давно и с иронией думал об этом, красота женского лица может быть для нас совершенной и по истине «эстетичной», кажущейся образом и печатью одухотворенности, олицетворением вечного идеала чего-то «совершенного», «неземного», возвышающегося над брутальностью жизненного и повседневного, в ней может быть запечатлен образ чего-то «высшего» и «нравственного», она может казаться самой обретшей плотские