style="font-size:15px;"> – Ах, а вот и сам герр Клезмер, – объявила хозяйка, представила музыканта гостье и удалилась.
Герр Клезмер наглядно воплощал счастливое сочетание германских, славянских и семитских черт: крупные благородные черты красивого лица, живописно растрепанные длинные каштановые волосы, живые карие глаза за стеклами золотых очков. По-английски он говорил почти без акцента, не хватало лишь свободы самовыражения, а острый, вселяющий тревогу ум в этот момент утратил опасность от глупого желания, которому подвержены даже гении, всеми силами угодить красавице.
Вскоре зазвучала музыка. Мисс Эрроупойнт и герр Клезмер исполнили на двух фортепиано пьесу, убедившую почтенную публику в чрезмерной ее продолжительности, а Гвендолин – в том, что тихая, сдержанная в общении мисс Эрроупойнт так великолепно владеет инструментом, что ее собственное музицирование кажется наивной детской забавой. Впрочем, даже сейчас Гвендолин не разочаровалась в достоинствах своей игры, часто заслуживающей похвалы. Затем все пожелали услышать пение Гвендолин; особенно настаивал мистер Эрроупойнт, что было вполне естественно для хозяина дома и истинного джентльмена, о котором все знали только то, что в свое время он удачно женился на богатой мисс Каттлер и получил возможность курить лучшие сигары. С естественной любезностью он подвел гостью к фортепиано. Герр Клезмер приветливо улыбнулся и, уступив ей место за инструментом, встал в нескольких футах, чтобы наблюдать за исполнением.
Гвендолин не нервничала: все, за что бралась, делала без дрожи, а пение всегда доставляло ей наслаждение. Она обладала довольно сильным сопрано и хорошим слухом, и ее пение неизменно нравилось неискушенным слушателям, так что мисс Харлет привыкла к аплодисментам. Во время пения она выглядела едва ли не лучше, чем обычно (редкое качество), а потому стоявший напротив герр Клезмер совершенно ее не смущал. Гвендолин исполнила заранее выбранное произведение – любимую арию Беллини, в которой чувствовала себя абсолютно свободно и уверенно.
– Очаровательно, – отозвался мистер Эрроупойнт, как только ария закончилась.
Похвала повторилась многократным эхом с той долей неискренности, которую можно встретить в светском обществе. И лишь герр Клезмер стоял неподвижно, словно статуя (если можно представить статую в очках) – во всяком случае, молчал, как статуя. Гвендолин попросили еще раз спеть, чтобы продлить всеобщее удовольствие, и отказываться она не стала, однако прежде приблизилась к герру Клезмеру и с виноватой улыбкой проговорила:
– Это будет слишком жестоко по отношению к великому музыканту. Жалкое любительское пение не может вам понравиться.
– Так и есть, но это ничего не меняет, – ответил герр Клезмер с внезапно проявившимися в словах, незаметными прежде типично немецкими резкими окончаниями. Очевидно, речь его зависела от перемены настроения – точно так же в минуту волнения или гнева ирландцы особенно явственно переходят на характерную провинциальную манеру
