его Ребе. Он не знал, что произойдет тогда в театре, но, когда Багрова оттуда вытащили, и побежала толпа, понял, что это было спланированное убийство. Тогда-то в толпе его и ударили в бок ножом, он успел повернуться и заметил лицо старого знакомого, с которым вместе из Симбирска добирался на хлеба в Киев, а потом и бродяжничал по ночлежкам и приютам. Имя его Федор, а фамилия Конюхин, он откуда-то из Симбирской губернии. На тех словах раненый сник и больше не пришел в себя, а к утру скончался.
Ксения ту бумагу хотела сжечь под котлами с кипящими простынями, но все же привезла до дьякона, которому доверяла, и от которого плохого не ждала. Было понятно, что того мужчину «убрали» как свидетеля утренней встречи. Сергею стало ясно, что убийцей в толпе был тот самый Федор Конюхин, его названый брат и родной сын тети Шуры. В тот вечер он ставил свечи и молился за две жизни: одну, сотканную из голода, вшей и тифа, и вторую, сшитую нитками мести, крови, возвышения и жертвенности. Они не отпускали его от себя, обе не сулили ничего, кроме вырождения, и эта сатанинская игра еще только начиналась. После 13 лет служения за знания церковной жизни, высокой веры, опрятности и совестливости Сергей Горелов в 1923 году был рукоположен иереем и стал «батюшка», «отец» и «Ваше преподобие».
***
23 апреля 1923 года состоялся Второй Поместный собор, больше похожий на коммунистический митинг. Пришло обновленчество – грех, предательство Христа. На следующий день, 24 апреля, Сергей был отстранен от служения и удален из Храма. Но, запретив служение, его не извергли из сана. Епископ Илларион наказал ему ждать отмытой от скверны церкви и сохранить себя для истинного служения, а Лахтинский приход со дня на день будет отнесен к числу обновленческих. Сам же епископ Илларион, богослов, проповедник и духовный писатель, на следующий год будет на Соловках.
В ту зиму Сергей сам себя расстриг, сбрил бороду, расчесался как народоволец, надел светский костюм и с первым теплом двинулся по миру, пока уже поздней весной 1924 года не добрался до Русского Севера. Был теплый летний полдень, когда он в сопровождении местного рыжего подростка-провожатого шел против течения по крутому берегу Емцы. Видно было далеко, и там, у самой воды, поверх перевернутой лодки виднелась фигура с длинным ивовым удилищем, а рядом еще и собака. Это был Гедеон, он в этот май, в теплые часы приноровился ловить ельцов. Рядом бегал лохматый, не вычесанный от зимней шерсти, Перчушка, который не гнушался этих маленьких рыбок, пусть и сырых, но очень жирных. Рыжий провожатый махнул рукой на дом Мелании и скачками кинулся назад, а Сергей пошел дальше, медленно сближаясь с фигурой с удочкой в руке. На подходящего Сергея рыбак никак не среагировал, да и собака не очень насторожилась. Мужчина, сидевший на скелете умершей лодки, даже в профиль был явно не из этих мест. Это было видно не только из-за остатков когда-то фирменного сюртука, а, прежде всего, из-за точно не местной осанки и не менее примечательной бороды. Рукава сюртука у мужчины были подкатаны, а руки, крепкие, с
