ему рисовать себе образ отца-героя. И теперь Игнат понимал, почему это происходило: он стал замечать, что мама часто говорит об отце как о каком-то невероятно великом человеке. Она рассказывает, как он отогнал большую озлобленную собаку – без палки, а так, словами и строгим взглядом. Рассказывает, каким он был талантливым, как виртуозно он играл на музыкальных инструментах и как быстро запоминал любимые стихи, каким он был спортсменом-чемпионом, как он быстро бегал и плавал, точно рыба, против быстрого течения реки.
Поначалу после прочтения письма Игнат смотрел на маму с жалостью. Ей не удалось оправиться после смерти любимого человека. И замуж, видимо, она больше не вышла не из-за Игната, чтобы посвятить всю себя сыну (как он с гордостью себе воображал), а из-за погибшего мужа, которого она ждёт, которому пишет письма и который, по её мнению, вот-вот вернётся с войны. Образ сильной независимой женщины был порушен. Но ненадолго. Игнат уехал учиться в другой город, и такие же нежные и трогательные письма мама стала писать ему. Он снова почувствовал себя героем, вернее сыном героя, который достоин любви этой женщины не меньше, чем её погибший муж. Вот только от отца он почему-то себя отделил и старался больше о нём не фантазировать. Теперь он сам, а не по примеру отца, был сильным, умным и талантливым.
Вот и сейчас, когда он не может пошевелить даже мизинцем, отец не приходит к нему. И в уставшем сознании Игната мелькнула мысль: «Может, он и вправду жив?» Мама дожила до глубокой старости, как и обещала своему любимому, умерла совсем недавно. Но пришла сейчас молодая, с весёлым и нежным взглядом. Пришла, побыла немного и исчезла.
Мысли Игната опустели, больше никто не появлялся перед ним, никто не вспоминался. Он улыбнулся: «Наверное, всё», – и уснул. В открытое окно влетел детский задорный смех, Игнат проснулся, приняв его за назойливый шум. Оцепенение не проходило, пошевелиться или издать хотя бы долю звука не удавалось. Он смиренно закрыл глаза и слушал, как играют дети. Он свыкся с чувством голода и жажды, они ощущались так естественно, как дыхание или сонливость. Они были частью организма, и подавлять их совсем не хотелось. Он свыкся с колючим солнцем, бьющим прямо в глаза, и зелёный сад, кивающий ветками у окна, уже не манил, не вызывал желания жить. «Я мертвец с осознанием того, что я – мертвец», – подумал он.
И вдруг в окно, прямо ему на голову, влетел мяч! Футбольный, мягкий и тяжёлый. Он ударил Игната по лицу и отскочил на пол. Игнату показалось, что от этой неожиданности он очнулся, даже дёрнулся, поднял голову или грудь, но его снова прибило к кровати. «Ах, – думал он, – а если дети придут за мячом? Они будут стучать в дверь, и никто им не ответит».
И кто-то действительно объявился там, за дверью. Сначала они крикнули:
– Эй, можно войти? – имелось в виду на сам участок. На молчание они ответили скрипом калитки. Потом еле слышный стук в дверь, затем настойчивей и совсем громкий, исходивший откуда-то снизу, видимо, дети пинали дверь ногой.
