как раз…
Что? Что вы сказали? Я не ослышался? Писигин и так тихо говорит, а тут просто шепчет.
– Ну дела! – смеется Валентина Ивановна, закрывая рот ладонью. Он тоже улыбается, они тихо по-семейному смеются, переглядываются, а потом… вдруг… смотрят на меня… Смотрят вопросительно. Но я не скажу! Даже если вы, Валентина Ивановна, спросите, даже вам не скажу, кто это сделал. Я не должен этого говорить, понимаете, не должен! Ну что вы на меня так смотрите? Или думаете, что это я? Я? Я это сделал? Да я даже не поднялся с этого кресла, чтобы просто посмотреть! Хотя мог, сто раз мог! Но не стал этого делать. «ВОТ И Я ТОЖЕ НЕ СТАЛ БЫ». Нет, отдельное, отдельное спасибо Федору Михайловичу! Фу, меня даже в пот бросило. Значит, я и покраснел – потея, я автоматически краснею. Женька моя иногда говорит «Золоторотов» – когда сердится, она обращается ко мне исключительно по фамилии, а когда злится – даже немного ее изменяет: Золотомордов или Золоторылов, но это редко, Женька моя горячая, но отходчивая. Так вот: «Золоторотов, своим присутствием ты отягощаешь мир». (Не тот мир, который «во всем мире», а тот, который в «Войне и мире», который писался раньше с палочкой и точкой – мiр, в смысле – общество.) Я с ней согласен. И все из-за моей дурацкой привычки краснеть! То есть это даже не привычка, а чистая физиология, мерзкая особенность организма, за которую я себя просто-таки ненавижу! Причем я изучил все стадии этого крайне неприятного процесса, но ни предотвращать его, ни даже приостанавливать так и не научился. Сначала я краснею – все сильнее и сильнее, а потом, когда морда становится малинового цвета, начинается отвратительный процесс потоотделения… Особенно сильно при этом потеет шея, иногда даже капельки за шиворот ползут… (Хорошо, что они вновь «Делом» увлеклись, можно незаметно достать из кармана платок и незаметно вытереть шею…) После последнего Нового года Женька со мной целых две недели не разговаривала. Ивановы подняли тост за любовь и верность, все благополучно выпили, а я подавился, закашлялся и вдруг почувствовал, как сильно вспотела шея… Женька тут же попросила меня выйти из-за стола и в кухне все высказала. Дело в том, что Ивановы давно не любят друг друга, это всем известно, изменяют направо и налево, и я до сих пор не понимаю, зачем в таком случае поднимать тост за любовь и верность? Хотя Женька, конечно, права: так тоже нельзя! В конце концов, может быть, у Ивановых какая-то особенная любовь, может быть, их бесчисленные измены им как раз для их любви и нужны? А верность, как верно подметила однажды Женька, понятие растяжимое; правоту ее слов я оценил, когда в моей жизни появилась Даша. Я незаметно вытираю шею, но незаметно не получается, Писигин поднимает на меня глаза и спрашивает:
– У вас дети есть?
– Есть, – автоматически отвечаю я и автоматически же прибавляю: – Дочь.
И только потом до меня доходит, что говорю об Алиске, а значит, и о себе, а не о Гере, но тут же вспоминаю, что у Геры тоже есть дочь, от второго, что ли, брака; вот ведь как получилось: правду не сказал, но и не соврал; точнее даже: соврал и одновременно
