оконцем, грубо сколоченной мебелью и низкой печкой, я поняла, что старик хочет научить меня своему ведовству. Но говорил он со мной о таких заумных вещах, которых я напрочь не понимала.
Днями напролет он пытался запихнуть в мою глупую голову тайные знания. К вечеру я не выдерживала.
– Дедушка, а как поймать зерно болезни?! – ныла я, стискивая руками звенящую голову.
Шептун, который к тому времени потратил уже часов двенадцать на объяснения, не выдерживал, вскакивал и принимался раздраженно ходить по избенке, обзывая меня стоеросовой дубиной и соломенной головой. Я кивала в такт его словам, была с ними согласная. Но я никак не могла запомнить то, что он мне втолковывает, так что на следующий день все повторялось снова.
Старикова наука отскакивала от меня, как сухой горох от жестянки. Мне казалось, что она сопротивляется, стережется ревниво, не хочет чужаку в руки даваться. А то, что я для неё чужая, мне стало ясно с самого начала.
Наконец старик отчаялся.
– Хотел тебе мудрость свою передать, да видно, уйдет она со мной в могилу, – сокрушенно махнул он рукой.
Однако не отпустил, принялся учить меня травам. Хотел "упорядочить мои знания". Шептун очень удивился, когда понял, что их у меня нет.
– Как?! Ты не знаешь название этого растения?! – восклицал он, и на его каменном лице в который раз за время нашего общения проступала растерянность.
А я смотрела на ворох трав, которые он притащил для моего обучения. На травку в его руке, которая в последний раз назвала мне себя как «Ждущая ночи». Я не могла объяснить то, что хорошо понимала сердцем, но что трудно было объяснить словами.
Однажды я все же попыталась.
– Я слышу язык растений. Их имена, которыми они называют себя сами, – стала рассказывать я. – Это длинные и красивые имена, не на человеческом языке, а на их собственном. Я понимаю его в ощущениях, но не могу точно перевести, что они говорят. Имена зависят от их состояния, времени года, погоды. И они все время меняются. Завтра одно и то же растение может называть себя не так, как сегодня. Например, весной я искала траву от болезни суставов для соседки. Прошел дождь, и одна травка пообещала вылечить болезнь. Назвала она себя… ну, примерно «Радостный вымыватель зла». А в середине лета, когда я пришла за тем же самым, она назвала себя «Грустная любовь на закате» и сказала, что уже слишком слаба, чтобы лечить. Зачем мне запоминать имена, если они все время меняются?
Шептун слушал меня с большим удивлением и явно не знал, что мне на это ответить.
– Знахарка должна звать названия растений, которыми она лечит, – наконец сказал он мне.
Я пожала плечами.
– Названия нужны для того, чтобы говорить о растениях с другими людьми. Но я все свои лекарства делаю сама. И я не хочу наполнять голову ненужным знанием.
После этого объяснения Шептун долго и удивленно смотрел на меня, а потом велел собираться. Завтра он отправит меня домой, раз ничему не смог научить. Не сказать, что я сильно обрадовалась
