и что? – Сержант не понимал.
– Панихиды по домам служит. За упокой…
Чекист задумался.
– Разберемся… И подождем. Пока проведем обыск. Оружие, нелегальная литература в доме есть, гражданка?
Мать Феодора лишь молча перекрестилась.
– А ордер-то, товарищ сержант? У вас же только на арест…
– Будет ордер. Вы что это, Остриков? У нас все по закону.
Чекист подошел к полке с книгами, стал брать по одной и читать названия.
– Историческое описание Свято-Тихоновой… Успенской пустыни… Ака-фисты… Три-одь… хм… постная… Поповская кулинарная книга, что ль?.. Так, это все подлежит конфискации. Хранение запрещенной церковной литературы…Остриков, упакуйте во что ни то…
Мать Феодора горевала, не показывая, впрочем, вида. Четыре года всего, как батюшка вернулся из архангельских лагерей. Пришел в слободу чуть живой. Так сотрясался от кашля, что келейница думала – не выживет. Едва вы́ходила его. Последний настоятель Тихоновой пустыни, игумен Иона, с которым батюшка делил кров, умер за год до того. Опустелый дом тяготил монахиню. Отец Палладий и сам ожил, и ее вернул к жизни, к земным хлопотам. Но повторный лагерный срок ему уж не пережить. Тогда придет наконец и ее черед предстать перед Господом, отчитаться за все сделанное и не сделанное. Не жаль себя, тому следует быть. А только обидно за батюшек, которые гибнут один за другим невинно. Сколько их уже перешло в вечность – изгнанных, в тюремных узах, в лагерных страданиях, в голодных ссылках, а то и убитых по приговору нелюдской этой власти. Мученики за Христа!.. Да, горечь светлая, скорбь торжествующая… Безбожная власть сама свой конец близит, умножая святое воинство небесное…
– Дочка-то здорова, Трофим Кузьмич?
– Здорова, мать, здорова. – Милиционер замялся с ответом. Виновато отвел глаза и стал складывать книги в стопку, чтобы связать их. – Ты бы и вправду лучше б вспомнила, куда батя… гражданин Сухарев собирался пойти нынче. А то вон товарищ сержант госбезопасности разного чего подумает, нехорошего…
– Не знаю, Трофим Кузьмич, – монахиня поджала губы.
– А это кто такие? – Чекист ткнул пальцем в двойную икону преподобных Сергия Радонежского и Тихона Калужского.
Старцы были похожи, отличить можно лишь по надписям на нимбах и на свитках в руках, да еще по дуплистому дубу, с которым всегда изображали основателя здешнего монастыря.
Мать Феодора коротко объяснила.
– Про попа Радонежского знаю, – кивнул сержант, будто бы даже обрадовавшись. – Большой был поп. Влиятельный. Поддерживал феодальный эксплуататорский режим. Отъявленный монархист-черносотенец… Эту улику я тоже конфискую в интересах следствия.
Он снял образ с гвоздя и передал милиционеру, чтобы подвязать его к изъятой литературе.
– Так… Остриков, нужно искать подпол…
Стук в окно с улицы отвлек сержанта от мыслей о тайниках с оружием в
