поджавший хвост Иван! Московцы показали голый зад, и теперь Ахматка станет смелее. Пойдет жечь, кромсать, потрошить московские земли. Поделом! Зачем мы сюда пришли раньше времени, Мирун? Здешние воеводы так же опасливы, как их великий князь. Разве не ясно было, что мы пришли к ним с добрым намереньем усилить их войско? Мои козаки стоят каждый пятерых московских ратных! Полсотни опытных воинов, почитай, я привел к ним. И что?! Отмахнулись, как от комариного писка. Своих чернецов оставили на смерть, и нас заодно! Безоружных, безлошадных…
– Может, Гриц, Москва задумала хитрость? – Мирун тянул себя за длинный ус, размышляя. – Заманивают татарву в подходящее для большой битвы место?
Атаман хотел, но не успел возразить.
– Смотри-ка, княже! – Мирун уставился куда-то, вытянул руку к берегу. – Что это там?
Скоро стало виднее – горстка черных фигурок двигалась вдоль реки, выйдя из-за голого березняка. Монахи. На шедшем впереди серебрилась окладом икона. Позади еще пара образов на древках. Тянут что-то молитвенное – издалека доносились обрывки ладного многоголосья.
– Крестным ходом идут. Думают, этим орду остановят, – с досадой на чернецов молвил атаман.
Остроглазый Мирун углядел и еще нечто. Ткнул пальцем прямо, показав на другой берег. Там, сливаясь с прибрежной порослью, стоял на конях татарский дозор.
– Двое из луков целят, – подметил Мирун. – Эх ты, где же мой-то лук? Какой криворукий московец теперь его портит?
Вдруг он расхохотался.
– А подумай, Гриц, какой куролес сейчас творится в этих татарских башках под малахаями! Они, наверное, думают, что им это снится!
Под смоляными усами атамана на короткий миг появилась улыбка и исчезла. Он ждал летящих стрел.
Но татары удержали свои стрелы в тетивах. Монахи не торопясь отвернули от берега и пошли через луговину, бывший стан московской рати. Ордынские дозорные поскакали прочь. Тогда и козачий атаман повернул своего конька в обратный путь…
Чернецы добрели до своей лесной обители лишь к полудню. Несколько из них отправились на поварню. Остальные, натощак, – в церковь. Отпевали ратника, умершего от ран, несли гробовую колоду на погост. Кладбище за монастырской стеной выросло этой осенью. Монахи-попы были духовниками в московском войске, исповедовали, причащали, освящали, благословляли. Умиравших напутствовали.
Пока все это совершалось, монастырский послушник, грубо скроенный мужик с бородой-лопатой, поманил атамана за собой. Привел к дальней клети, нырнул в яму – оказалось, там лестница, погремел замком.
– Сюды лезь, аника-воин, – глухо раздалось из-под земли.
Атаман, ужавшись, спустился в темень. За растворенной дверью монастырский жилец запалил светильник. В пустом подклете на земляном полу было свалено горой козачье снаряжение – луки, сабли, чеканы, шестоперы, ножи, копья-сулицы. Пшемко с Богусем этот лабаз прозевали.
– Забирайте свое
