князь.
Один за другим они садились на коней и оставляли его. Их тянуло за реку, туда, где начиналась Литовская Русь и открывался путь до козачьего дому.
В другой стороне из лесу выходили чернецы, богомольцы московского князя. Шли без хоругвей, без пения, не крестным ходом – а просто так. Отмолили свою землю, сослужили свою службу князю Ивану.
– Не вернутся! – крикнул вослед козакам атаман. – Нет теперь татарской сабли над Москвою. Никого теперь над ней нет, кроме Бога одного!..»
8
– Фу ты!.. – тряс головой чекист. – Приснится же такая дрянь.
В избе было зябко – буржуйка погасла, тепло в ней не держалось. Холод засел и в груди, там, где была приснившаяся дыра от стрелы. Холод пополам со страхом.
Снаружи, в окне, продолжалась стенающая темень. Лампа на столе тоже умирала.
Сержант пошарил рукой на сене. Рядом никого не было. Он отбросил шинель, быстро поднялся. Расшевелил фитиль в лампе, раздул огонек.
Растолкал лежащее на лавке тело.
– Где поп?!
Ругаясь и мыча, Остриков продрал глаза:
– Ну и страх снился… Сроду такого не видывал.
– Так я и знал, – скрежетал зубами Гущин. – Поп-то сбежал! Пока мы тут с вами, Остриков, дурацкие сны смотрели… Он гипнозом владеет?!
– Не замечал, – проморгался милиционер.
Чекист метался по избе, теряя размотавшиеся портянки. Что-то искал.
– Так я и знал, что эта вражина затевает какую-то ловкую гнусность!..
– Зачем же вы пошли за ним сюда, товарищ сержант? Говорил я вам, надо возвращаться.
– Не вашего ума дело, Остриков, – зло отрезал чекист. – Я веду следствие, мне и решать, куда идти. А вы держите язык за зубами, целее будете. Уяснили?
– Так точно, товарищ сержант госбезопасности, – гаркнул милиционер, вытянувшись в стойке. – А может, он… до ветру выбежал? Подождать бы, вернется.
– Некогда ждать. Уйдет, гад!.. Он украл мои сапоги, Остриков. Ну да, конечно, в казенных-то проворнее бежать. Не зря он их нахваливал… Эх, не догадался я, что поп на них глаз положил.
– Вот ваша обувь, товарищ сержант.
Остриков достал сапоги из-за печки, где они сушились. Гущин хищным движением выхватил их из рук милиционера. Перематывая портянки, торопливо спросил:
– А чего он болтал-то про сапоги?
– Так я ж вам говорил – он сапожным ремеслом кормится. Ему со всего села дырявые башмаки на починку носят. Новых-то даже в городе не купишь, нету. А батёк так залатает, что любо-дорого.
– Наживается на временных трудностях советской обувной промышленности, – пропыхтел Гущин, с усилием натягивая сапог.
– Когда дают, то конечно… Да он и не всегда деньги-то берет. Придет к кому в дом, увидит дырявые валенки или еще какую обувку. Заберет, потом принесет отремонтированные.
Гущин
