style="font-size:15px;"> Его угловатое тело, всё какое-то иссохшее и тёмное, словно он долго жарился на солнышке – шея с большим выпирающим кадыком, а также лицо с обтянутыми острыми скулами, большие руки с длинными тонкими пальцами – всё было отчётливо видно мне и слегка напоминало… мумию, что ли… И это вовсе не зрительная галлюцинация. Нет, конечно, я могу поклясться, что он такой же плотский, живой, как и все здесь стоящие люди. Или – даже несколько более, чем они. Или… менее? Никак не могу определиться. Но он, этот человек, был, безусловно, странной, возможно, парадоксальной личностью. Он живо и заинтересованно поворачивал голову и весьма сосредоточенно смотрел на того, кто в этот момент говорил что-то, по его мнению, интересное, но его глаза при этом не загорались огнём внимания, не лучились свежей мыслью в ответ. А смущённый взгляд исподлобья был столь отрешённым, что казался и вовсе не связанным с его собственным телом даже незримыми нитями. И уже только в силу этой, столь малой привязки духа к бренному телу он мог бы, наверное, считаться бессмертным. Возможно, он был заядлым курильщиком, а может, ещё и классно закладывал за воротник, во всяком случае, его внешний вид этому предположению не противоречил.
Однако одно было парадоксально, хотя и совершенно очевидно при взгляде на его, такую зримую, но будто совсем бесплотную на вид фигуру. Он категорически переживёт всех стоявих перед ним людей. Тогда, в поезде, он что-то, помнится, спросил у меня… Ну да, точно, это я что-то сказала. Он, кажется пробормотал очень тихо, без всякого выражения, будто слуачайно: «красота какая!», и я поняла, что самодостаточно-нагло промолчать на эту его фразу просто недопустимо, хотя он и сказал это будто бы сам себе. Однако, и между делом вставить: «я тоже обожаю закаты!», было бы ещё более неуместно. И тогда я, рискуя исказить его восторженное представление о мире природы, сказала тоже как бы между делом: «Мне вообще-то нравится северная природа, только, жаль, там не бывает настоящих закатов» – «Почему?» – живо повернувшись ко мне, но совершенно бесстрастно, тут же спросил он. – «Для этого нужны богатые полутона, а они бывают только в средней полосе» – «И за это вы ещё больше любите природу средней полосы», – сказал, улыбнувшись своей бесстрастной улыбкой. Он будто хотел сказать совсем другое, ну, скажем, нечто вроде: «Распусти пряжу и отойди от станка, Пенелопа! Улисс не вернётся. Вчера, я точно видел, он сдал билет и взял плацкарт на совсем другой поезд. А это, уверяю, надолго». Я сказала в ответ чуть насмешливо: «Да неужели? Вы это точно знаете?» Он пожал худыми плечами, но так, будто ответил: «Я всегда всё точно знаю, с ним ещё была такая симпатичная рыжая кошечка…» Потом он спорил с каким-то мужчиной в тамбуре, я их голоса хорошо слышала, на тему о том, что: «человек сейчас совершенно несвободен, он – жертва обстоятельств и криминала, и вся его жизнь – конфликт пафоса и компромисса…» Я недолго слушавла их спор, он мне казался несколько надуманным, заумным, ушла в своё купе, забыла об этом человеке тотчас же и больше
