style="font-size:15px;"> – Мне интересно, не связывались ли они со своими дружками, которые удерживают Алисию.
Он сосредоточенно подумал и резко покачал головой.
– Эти двое время от времени говорили о том, что случилось, но так, как будто разговаривали друг с другом. Если они говорили по рации и не хотели, чтобы мы об этом узнали, то они очень умны. К тому же они должны были догадаться, что мы их уже подслушиваем и слышим каждое их слово. – Он еще немного подумал над этим и наконец еще решительнее покачал головой: – Нет, они не умники. Я всю ночь их слушал. Они злы, перепуганы и… – Он поискал понятное мне слово: – Это обычные люди.
– Средние?
– Да. Средние.
– Все равно, когда ты возьмешь их, ты их обыщешь? Вдруг у них есть рация?
– Ты лично хочешь знать?
– Да.
Он оценивающе посмотрел на меня.
– О чем ты умалчиваешь? – спросил он.
Я умалчивал о том, что Ченчи так горячо хотел сохранить в тайне, а Ченчи ведь платит мне. Я мог бы посоветовать ему откровенно поговорить с местными властями, но и только. Идти наперекор желаниям клиента – самая худшая вещь для бизнеса.
– Я просто интересуюсь, – невинно сказал я, – знают ли те, кто стережет Алисию, что тут творится.
– Подождем – узнаем, – сказал он. – Похитители не могут торчать в доме вечно. В конце концов выйдут.
Ченчи мрачно начал с большой картонной коробки, стоявшей на столе в его кабинете. На коробке были яркие наклейки с надписью белым по красному «ХРУПКОЕ СОДЕРЖИМОЕ». Но это «хрупкое содержимое» пережило бы любое обращение. Правда, лишь до той поры, пока не попало бы в руки к бандитам.
– Полтора миллиарда лир, – сказал он. – Банки устроили доставку из Милана. Привезли их прямо в офис под охраной.
– В этой коробке? – удивился я.
– Нет. Они хотели получить назад свои кейсы, а коробка просто оказалась под рукой. – Голос его звучал устало. – Остальное прибудет завтра. Они поняли меня и действовали быстро, но проценты, которые они потребовали, разорят меня.
Я молча кивнул в знак сочувствия, поскольку подходящих слов у меня не было. Затем я переоделся в свою шоферскую форму, отнес тяжелую коробку в машину, сунул ее в багажник и повез Ченчи домой.
На вилле мы обедали поздно, хотя из-за треволнений дня зачастую всего не съедали. Ченчи с отвращением отодвигал тарелку, а я иногда думал, что моя худоба – результат того, что я никогда не мог есть с удовольствием перед лицом горя. Мое предложение насчет того, чтобы я жил не в его семье, было встречено с негодованием. Он говорил, ему нужна компания, чтобы остаться в здравом рассудке. Я был рад общаться с ним побольше.
Однако этим вечером он понимал, что я не смогу быть при нем. Я отнес коробку с «хрупким содержимым» наверх, в свою комнату, задернул занавески и занялся долгим и нудным делом – я заснял каждую купюру, зажимая их под не дающим блика стеклом, по четыре снимка на каждую купюру. Даже с камерой на треноге, с длинной пленкой, тросиком и автоприводом эта работа всегда отнимала кучу времени.
