у трапа. В каждом их движении, развороте головы, взгляде чувствовалась армейская школа.
«Боинг» был практически пуст: так, с полдюжины наших соотечественниц в хиджабах, несколько прилично одетых сирийцев – то ли бизнесмены, то ли чиновники, да с десяток неприметных коротко стриженных крепких соплеменников. Душа требовала общения, поэтому сунулся было к ним с вопросами, но они дружно изобразили усталость и, как по команде, смежили веки. Лишь один процедил: да электрики мы, сантехники, слесаря…
Такое откровенное игнорирование несколько обескуражило. Марат по-отечески успокоил взбунтовавшееся самолюбие, посоветовав плюнуть и растереть, сочно зевнул и, разложив четыре кресла в центральном ряду, бесцеремонно замастил себе под голову почему-то мою куртку, посоветовав спать.
– Куртку хоть отдай, мурло татарское, – проворчал я, устраиваясь в следующем ряду.
– Делиться надо, – назидательно и веско отрезал Марат и захрапел.
Невольно прильнул к иллюминатору, но ничего не видно, кроме кромешной тьмы, даже луна и та где-то беззаботно дрыхла за облаками. Космос, чёрный, бездонный, чужой, пугающий, захватывающий, завораживающий… Непроницаемая темень снаружи, темень внутри салона – чёрное безмолвие. Странный полёт, непривычный без снующих стюардесс, мониторов с мерцающим экраном, пассажиров – спящих, жующих, разговаривающих, читающих, стоящих в проходе. Парящий призрак на высоте в десять тысяч метров. И никто не хочет разделить мои мысли – все спят: и «хиджабки», и «костюмы», и стриженые слесаря-сантехники. В довесок художественный храп профессора с мощными полифоническими раскатами и с диапазоном в пару-тройку октав. Что это: демонстрация равнодушия или фатальной уверенности в завтрашнем дне? А может, просто банальная усталость от прожитого накануне суетного дня? Впрочем, какая разница?
Разложив кресла, я завалился, с наслаждением вытянув ноги. Ну как же это здорово! А что, рейс-то ведь удался! Когда ещё с таким комфортом полетаешь! На весь салон всего полтора десятка пассажиров – такой простор! Такая свобода!
Накануне корреспондент «Комсомолки» душетрепещуще повествовал о пережитом им ужасе при заходе на посадку в аэропорту Дамаска: город, погрузившийся во мрак, устремившиеся в небо трассеры, сполохи разрывов внизу, справа и слева под фюзеляжем и крыльями, и круто посадочная глиссада пикирующего бомбардировщика. До барражирующих аэростатов и режущих ночную темень прожекторов не дошло – видно, закончился вискарь.
В ожидании «фейерверка» прильнул к иллюминатору, но Дамаск притягивал весёлой россыпью огней, вскарабкавшихся справа на вздыбившуюся гряду и перемешавшихся с густо засеявших небо звёздами. Впрочем, освещался только центр столицы да новый район, а весь север, восток и юг слились с чернотой ночи. Там мятежники, там свет ночью не включают – опасаются авиации, хотя давно трубят, что у Асада нет ни «вертушек», ни самолётов.
– Сон разума рождает
