еще можно вздремнуть.
– Постой, ты что-то насчёт предательства… – начал было я, но Марат оборвал:
– Восток – дело тонкое, говаривал незабвенный красноармеец Сухов, а уж он толк в этом знал. И вообще здесь предательство вовсе не предательство, а банальный бизнес. Просто вопрос в цене: если сегодня за тебя мало дают, значит ты пока ещё не в цене, значит, стоит поторговаться и отложить сделку на время, но непременно всё равно продадут. Бизнес – ничего личного.
Утешил, блин, не думал, что еду в качестве товара.
Не успели обосноваться в VIP-комнате, как вновь проявился сириец из ниоткуда и из ничего, молча вернул паспорта и так же внезапно исчез. То ли был, то ли не был, но я даже не заметил, куда он делся.
– Блин, джинн какой-то, – проворчал я, рассматривая паспорт. На странице красовался штамп месячной сирийской визы.
В недоумении я повертел паспорт и поднял взгляд на Марата: никто ничего даже не спросил, молча шлёпнули месячную визу и всё, управились. А если я задержусь? А если авиасообщение отменят? Да мало ли вообще что может случиться…
– Раньше застрелят, а месяц – это они карт-бланш дают, – утешил он и смачно зевнул. – Слушай, давай спать, а? Утром работать, а ты тут викторину затеял. Спи, давай.
Марат завалился на диван под портретом Асада, и через минуту его мощный храп взорвал библейскую тишину ночи. Конечно, нервы у этого чудака толстые, как жгуты, и вообще ему не впервой здесь околачиваться, но где внимание к моей персоне и забота? Где чуткость? Я бесцеремонно пнул его коленом в бок.
– Ты чего? – не размыкая век скучно поинтересовался Марат.
– Курить хочу.
– Ну и кури, а я при чём?
– Где курить? Место где?
– А где хочешь.
– Выйти на воздух можно?
– Тебе можно. Там тебя как раз снайпер ждёт. Познакомиться не терпится. Послушай, до семи делай что хочешь, только от меня отстань. Спать хочу.
– Ты скотина, Марат. Привёз невесть куда, курить не даёшь, кофе не предлагаешь, просто свинство.
– Можно подумать, что у нас тебя с кофиём встречают.
Мне не спалось – было не то что холодно в нетопленной комнате, но как-то стыло и зябко, что ко сну ну никак не располагало, к тому же порок любопытства гнал наружу. Зал прилёта был по-прежнему пуст. Никого. Абсолютно никого! Лишь едва уловимый запах, сладковато-приторный, бродил в обнимку вместе со мною. Тот самый, что встречал у трапа самолёта, – запах цветущего сирийского жасмина, легкое смешение маттиолы и алиссума.
Потом он будет преследовать нас везде: и в Дамаске, и в Дарайе, и в Гуте, и в Думе, и в Харасте. И будет забивать запах крови, запах сгоревшего тротила, запах войны. Ночь растворила и впитала в себя аромат цветущего жасмина, и хотелось верить, что это запах крадущейся весны, пробирающейся среди растяжек и мин, запах нарождающейся жизни, запах мира. Дай-то Бог!
Обойдя
