самого прокурора республики, да ещё совершенно неведомого, далёкого от их сознания высокого духовного начальства, заставило обоих испытать нелучшие минуты в их жизни.
Особенно мучительным и тревожным был старт.
Шаламов, войдя вслед за Ковшовым в кабинет, совсем потерялся, заметив жёсткую маску на лице Кравцова.
– Ну, сущий Рамзес! – шепнул он Даниле, попятился, затоптался в дверях, начал подыскивать стул у стены подальше.
– Ты чего? Пошли! – потащил его Ковшов за собой к столу, где уже восседали все. – Кто мне вещдоки подавать будет?
– Он меня сожрёт с потрохами! – ужасался Шаламов. – В паркет затрёт, фараон! – Не простит Федьку!
– Михалыч! – Ковшов и без чудачеств криминалиста был на взводе, а тут сорвался совсем. – Хватит дурить!
– Я здесь сяду, – упирался тот изо всех сил.
– Владимир Михайлович, проходите к столу, – мрачно глядя на возню, завершил их пререкания Игорушкин. – Всем места хватит.
– Мне здесь удобнее, Николай Петрович, – предпринял последнюю попытку криминалист и для наглядности брякнул своим приметным кримчемоданчиком по полу, пристраивая рядом с собой у стенки.
– К столу! – скомандовал, будто «к барьеру!», прокурор области и отвернулся к Кравцову.
– Ну всё. Пропали. Не забыл он про манекен тот поганый! – поплёлся Шаламов на ватных ногах за Ковшовым, волоча чемодан за собой.
Однако совещание началось; разговорившись, Ковшов скоро освоился, а глядя на него, отошёл и перестал дрожать Шаламов. Когда же он по просьбе докладчика стал извлекать из недр «своего чуда» один за другим бесценные находки с места происшествия: сначала длинный нож убийцы, а потом клочок таинственного пергамента, упакованного в прозрачные пластинки, совсем преобразился и засиял, будто надраенный медный самовар.
Закончили они выступление, можно сказать, на бис под благосклонные взгляды архиепископа Илариона. Владыка не скрывал своих симпатий и не удержался от благодарственных восклицаний, когда Ковшов в деталях пояснил, как были обнаружены потайной ход в склепе, секретный механизм двойного дна, и высказал версию о криминальных расхитителях гробниц, совершивших преступление и скрывших следы вместе с телом монаха. Посветлело лицо и у Кравцова, который, выслушав доклад, почти не задавал вопросов Ковшову а, наоборот, пожелал оказать помощь следствию, чем до обид задел Игорушкина.
Когда слово попросил архиепископ Иларион, Ковшов и Шаламов слегка расслабились. Владыка как особа официальная и лицо высоко интеллектуальное только с полчаса расточал эпитеты и признание прокурору республики, «самому снизошедшему до сих его земных хлопот, не посчитавшись с отпуском». Потом дошла очередь до Николая Петровича Игорушкина принимать благодарения. А когда архиепископ обратил свой взор на Колосухина… затем на «благостный край сий и мирскую паству», Шаламов, перетаскав с фарфорового блюдца все пирожные, дважды обновлённые заботливой Ирэн, и изрядно заправившись горячим чайком как лицо, пострадавшее от нервных передряг, принялся
