прав, – вздыхает девочка, присаживаясь рядом, и хорошенько трёт глаза, стирая слёзы и напряжение, а затем гундосит в ладони: – Но я просто не могу больше терпеть, понимаешь? Мне кажется, у меня в руках столько верёвочек от загадки, но все они запутаны, и вот эти двое, – тычет она пальцем в дверь, – совершенно не помогают своим ребячеством.
В комнате, должно быть, тихо, ведь даже Чип не двигается, но в ушах ревёт гул. Так много всего, так много всего…
По щеке ползёт вязкая капля, и руки по памяти достают из кармана лейкопластырь, пока стеклянные глаза смотрят и не видят заката за окном. Одним точным движением пальцы заклеивают порез на скуле, а затем тычутся в чёрную шерсть. Она обязательно всё распутает, ей только нужно немного времени. Времени, чтобы переварить глухое родительское отчаяние. Времени, чтобы понять их иступленный страх. Времени, чтобы избавиться от образов той ночи. Ложных и всё же леденящих.
Эди укладывает Чипа на подушку, чтобы лечь рядом и обнять, горько вздыхая ему в чёрную макушку. В конце концов, она всё ещё ребёнок, и она даже слышала, что в её возрасте нормально целовать парней, зависать в скейт-парке, не бояться носить наушники. Вместо этого она лежит один на один с семейной трагедией, смотрит на снимок из счастливого прошлого и ждёт, когда высохнет лицо.
В животе урчит – она даже печенье не взяла, так была сосредоточена на их лживом рассказе!
– Украдёшь мне косточек? – ласково спрашивает Эди Чипа, и он трясёт головой от её дыхания в своих ушах. – Я к ним не пойду, лучше умру от голода, – хмыкает она. – Нет, ну завтра-то выйду, поем.
И в подтверждение своей независимости расстёгивает джинсы, счастливо вздыхая от удовольствия свободного живота.
Последние косые лучи солнца доползают до потолка и исчезают, а Эди лежит и лежит. Мыслей так много, что ей и книжки не нужны, и журнал по психологии, и даже чучело змеи не глажено. Мыслей-то много, но дельных из них… Возможно, дельной была бы мысль «Оставлю всё как есть». Но таких мыслей, увы для мистера и миссис Галица, у Эди не было никогда.
– Можно? – шепчет голос в темноте, и сердце Эди замирает на миг.
– Ты не представляешь, как близка я сейчас к сердечному приступу, – сообщает она маме, кладя руку на сердце, и только потом вспоминает: она же обиделась. – А вот и нельзя.
– Я всё же думаю, что можно, – мама закрывает за собой дверь.
Её тихие шаги прочерчивают линию до настольной лампы, и резкий свет слепит Эди.
– Моё здоровье для тебя какая-то шутка?
– Что у тебя со щекой?
– Порезалась, когда брилась.
Проморгавшись, Эди видит, что мама уже в своей белой ночнушке – значит, вылезла из кровати, значит, папа уже и подавно спит, значит… «Она прокралась ко мне втайне от папы, дождавшись его храпа?»
– Я принесла печенье для умасливания цербера, – поднимает мама тарелку.
– Чип не есть печ… А, ясно, спасибо, – вытягивает Эди губы в тонкую полоску. Цербер? Она минимум Серена! Тем не менее, печенье она
