и ушел раньше всех. Сразу, как только успокоил незнакомку с ребёнком. Чтобы не стать свидетелем других подобных сцен…
Из речей «ораторов» на этом своеобразном митинге он почему-то хорошо запомнил одну. Поначалу он не обратил на нее внимания, заглушаемую гомоном других голосов, но сейчас, когда он шел по покрытым сумерками тихим улицам, эта речь, точнее ее часть, многократно прокручивалась в его памяти, как заезженная пластинка. Какой-то пожилой интеллигентного вида дядя лекторским голосом вещал, что люди, которые видели Шар, все как один были загипнотизированы ИМ. А когда опомнились, почувствовали в своей голове страшный запрет рассказывать о Шаре другим людям. Этот запрет таинственным образом подкреплялся смертельной угрозой для них самих, их родственников и детей. Кто же, мол, станет трепаться о Шаре, рискуя потерять ребенка или собственную жизнь до срока. Вот почему и не знаем мы, где это произошло, вот потому и нет вроде бы свидетелей, вот потому и молчит пресса… «Доля логики есть в его словах, – рассуждал Бельский, – и эта логика наверняка обеспечит распространение такой версии. А откуда она взялась? – Бельский вдруг остановился. Ему захотелось вернуться и найти человека с лекторским голосом. – Что это? Его собственные соображения или соображения другого человека? Или кто-то из свидетелей Шара за кружкой пива не удержался и пожаловался на свою судьбу. Если бы схватить эту нить, то… Во всяком случае, она наверняка более перспективна, чем слух о Н.С., тем более, Н.С. от меня не убежит…».
Бельский резко развернулся и кинулся бегом обратно.
* * *
– Есть! – воскликнул Лёнька и встал с колен, отряхивая брюки от пыли. Друзья молчали, недоумевая: в руках их товарища ничего не было.
– Есть предложение, коллеги.
– Что за предложение? – почуяв подвох, спросил Витёк.
– Предлагаю достать одному из вас чистый лист бумаги и ручку.
Не отрывая от него глаз, Евгений нашарил в своем портфеле карандаш.
– Сит даун, плиз, господа, – Лёнька уселся за маленькую парту. Он взял карандаш будто случайно в ЛЕВУЮ руку, поглядел с ухмылкою на друзей, и к изумлению обоих начал быстро писать на листе в зеркальном изображений текст…
Не узнать этот загадочный, ставший уже таким знакомым и близким, почерк было нельзя. Не требовалось и зеркала, чтобы все понять.
– Не может быть… – не хотел расставаться с сенсационной историей Витёк. – Я же сам нашел клочки записок у себя в парте, – его слова звучали жалостно, в них вздрагивали слезы.
– Может, Витюша! Я же давно заметил, что у тебя манера: приходя утром в класс, рыться в своей парте в поисках чужих любовных записок… Вот я и использовал твою слабость. Ну, так как: гениальный я фантаст? – и перевернув лист обратной стороной, он приложил его к стеклу окна. Но ребята не двигались с места: им уже неинтересно было читать выдумки их коллеги-злодея. Лёнька обернулся, все еще держа лист на
