Я до боли стискиваю зубы.
Не давая ему времени ответить, разворачиваюсь и почти бегом направляюсь к кухне в надежде, что он правильно поймет намек и удалится.
– Нельзя грубить клиентам, – обращаюсь я к Анни, входя в кухню через двойные двери.
Она стоит ко мне спиной, замешивая что-то в миске – скорее всего, тесто для шоколадных капкейков «красный бархат». В первый момент мне кажется, что дочка намеренно меня игнорирует, но тут я замечаю наушники. Чертов айпод.
– Эй, – повышаю я голос. Ответа нет, так что подхожу вплотную и выдергиваю наушник у Анни из левого уха. Она подскакивает и разворачивается ко мне, сверкнув глазами, как будто я дала ей пощечину.
– Господи, мама, что за дела? – вопрошает она.
Лицо излучает такую агрессию, что я замираю от неожиданности. Но и сквозь эту злобу все равно вижу ласковую девчушку – ту, что любила, устроившись у меня на коленях, слушать сказки Мами, малышку, которая бежала ко мне за утешением с каждой царапиной и ссадиной на коленке. Девочку, которая дарила мне украшения из пластилина и требовала, чтобы я надевала их, когда мы идем в торговый центр. Та Анни и сейчас где-то там, внутри, но скрыта под ледяной коркой. Почему все так изменилось? Мне бы сказать, что я люблю ее, предложить помириться, но вместо этого слышу собственный сухой вопрос:
– Разве я не говорила тебе, что не надо ходить в школу накрашенной, Анни?
Дочь щурит неумело подведенные глаза, кривит в улыбке губы с вульгарной красной помадой.
– А папа сказал, что можно.
Мысленно посылаю Робу проклятия. Он, похоже, задался целью опровергать каждое мое слово.
– Ну а я говорю, что нельзя, – твердо стою я на своем. – Так что ступай-ка в ванную и смой это все.
– Не буду, – заявляет Анни. Она вызывающе упирается кулаками в бока. Смотрит прямо мне в глаза, не замечая, что пачкает джинсы шоколадным тестом. Когда это обнаружится, виновата наверняка буду я.
– Это не обсуждается, Анни, – подвожу я итог. – Умойся немедленно, или вообще никуда не пойдешь.
Я говорю ледяным тоном и тут же вспоминаю собственную мать. Как же я себя ненавижу в такие минуты – однако взгляд Анни выдерживаю, не мигая.
Она отводит глаза первой.
– Плевать! – она срывает фартук и швыряет на пол. – Я вообще не обязана тут пахать. – Анни яростно взмахивает руками. – Это эксплуатация детского труда!
Я закатываю глаза. На эту тему мы беседовали десять тысяч раз. Формально Анни не работает в кондитерской. Но у нас семейное предприятие, и я приучаю ее к ремеслу, она помогает мне так же, как я, когда была ребенком, помогала маме, а мама в детстве – бабушке.
– Анни, я не намерена снова пускаться в объяснения, – говорю я сурово. – Если хочешь, можешь вместо помощи в кондитерской стричь газон или делать всё по дому.
Анни выскакивает, хлопнув дверью – видимо, в ванную.
– Я тебя ненавижу! – выкрикивает она прежде чем скрыться из виду.
Слова
