и душит со злом, упоённо.
А пули навстречу несутся волной.
Нас много, изловленных и приклонённых…
Машот
За серою ширмой горячее солнце.
Повсюду прохладны все росты с основ.
Давно не хватает ласкательных порций,
сеансов объятий, прогулок и слов.
Дождливое действо апрельской недели
как скучная данность весенней поры,
когда уж не будет снегов и метели,
когда ещё нет духоты и жары.
Сезон безыдейный, чужой, беспокойный,
где нет мне отрады в христовом кресте,
где я, как журавль, корабль, бездомный,
отчаянно грежу о доме, гнезде.
Средь этой нахмури хочу вновь белянку,
какая близка своей искрой к углю,
какая вдруг стала внезапной беглянкой,
какую поныне прозрачно люблю!
Просвириной Маше
Деревья и люди
Этот октябрь – предтеча обрыва.
Листья – осколки осенних посуд,
что раскололись от ветра, порыва,
что навевают болезненный зуд.
Нынче их мётла в стога собирают.
Но не за тем, чтобы склеить опять.
Баки, кострища оскал разевают,
чтоб эти смерти, поломки вобрать.
Так и скелеты животных, деревьев
лягут под пилы, на вилы, в овраг,
прямо на мусоре, досках, отрепьях
будут подпалены, будто бы враг.
Как и они, очерствевший валежник
ждёт очерёдности мётел, лопат
для погребения в ямах безбрежных,
или костра, чтоб легко воспылать.
Так же и люди на ветви похожи -
падают тихо, доделав дела,
гибнут, сгорают миры их под кожей
с общей сохранностью жизни ствола.
Браконьерство
Мы, как дрова, что закинуты в печку,
для поддержанья войны и смертей.
Нет тут нигде миротворческой речки,
чтоб погасить всю пожарность частей.
Тут не спасают, а только всё чаще
бросают разрубки и щепки в огонь.
Легко иссякают посадки и чащи.
А пильщики, рубщики делают гон.
Разграблены даже посадки, подлески,
боры, заповедные рощи, сады.
Причины сему так мутны и не вески.
Грядут оголенья, сугробы золы.
Порой разбирают избушки, сараи,
чтоб накормить ненасытность костров,
чтоб ад пополнить растеньями рая.
