На данном основании муж хозяйки снова взял слово, требовательно постучав вилкой по бутылке.
– Мииинуточку вниманья, кол…леги. Все мы только что увидели, какая у меня искусница жена. А видели бы вы еще, как пыхтела она весь день у плиты, как душу в стряпню вкладывала. Вот спроси: не жалеешь ли ты, отец, что разорился на подарок тогда? Ни секунды не жалею, отвечу я, ибо не на ветер эти тысячи брошены, не продуты со свистом, а вложены, инвестированы в искреннюю любовь и неподдельное мое восхищение.
Тут юбиляр протер глаза и произнес со слезой в голосе:
– Но пардон, до… дорогая, мне это показалось, или ты преминула надеть мой прэ…ззент? А ну-ка, дочь Монтесумы, яви его нам – удиви. Прро… шу…
Распалившийся Гусев хотел было завершить речь церемонным поклоном, но – дзинь! – и вместо красивого жеста едва не снес со стола салатницу.
– Про-сим, про-сим, – зааплодировали гости.
– Ну будет уже, будет, иду я, – польщенная хозяйка, отдуваясь, поднялась из-за стола и отправилась в уборную – украшаться.
Через минуту она вернулась обратно с недоуменно разведенными руками.
– Ума не приложу, куда он мог задеваться. Только-только вроде на тумбочке лежал. А тут раз, и будто корова языком слизала. Странно. Может, в шкафу? Нет. И на полке тоже пусто. Улетела твоя сова, милый, обратно к себе в пампасы.
– Не может того быть… ик, кулоны не летают. В сумочке смотрела?
Милый, неуверенно покачнувшись, наклонился над лежащим на диване красным ридикюлем.
– Вуаля! – Через мгновенье он выудил оттуда искомое украшение, потянув его за золотистую цепочку. – Прошу любить и жаловать – священная мексиканская сова, двадцать карат. А что это ты, зая, на меня так уставилась?
– Да как тебе сказать, дорогой. Просто ты, олух, не мою сумочку обыскал, – напряглась хозяйка, душу которой начала царапать непонятная тревога. – Моя вон там, на вешалке висит, коричневая.
– Интересненннько. По…позвольте! – супруг почесал пятерней затылок, лицо его потихоньку вытянулось, а голос тонко завибрировал. – А эта авоська чья тогда, а?
На мгновенье в помещении повисла неловкая тишина, которая была нарушена едва уловимым вздохом подруги.
– Моя, стало быть.
– Твоя? – подавилась голубцом юбилярша, – и как эта долбан… простите, данная сова там оказалась? Не хочешь ли сказать, что ты ее…
– Взяла, – нехотя выдавила из себя подруга, прикрыв глаза ресницами. – Соблазнилась. Да, да – украла, слямзила. И не смотри на меня так, пожалуйста.
Супруг подруги со звоном поставил свой бокал на стол. Его знобило.
– Надо же, как у тебя все просто получается! Захотела – взяла. А ты не подумала какая тень упадет на тебя, на меня, на семью если… попадешься? Хотя, о чем это я, в нашем доме обо всем приходится думать мне. Боже мой, какой позор, какое бесчестье. Мало я тебе всякой фигни надарил что ли, негодница?
