не приходится скучать, – съязвила я.
– Мой отец был коллекционером. Собирал древности, сувениры, предметы искусства, любые вещицы, что он привозил из своих путешествий. Дома в большом зале стоит древнегреческая ваза, вся в трещинах, и на ней изображен женский кордебалет, так сказать. На заднем плане одна девушка – она выше своих подружек, с длинными черными волосами и темными глазами – несет на плече кувшин воды. Остальные улыбаются, легкой поступью передвигаются в тростнике, с радостью выполняя свою повседневную работу, но моя девушка серьезна, словно недовольна тем, что ее оттеснили назад, что ей приходится наталкиваться на тех, кто путается у нее под ногами. Готов поклясться, что это вы, сестра Чапмэн, – точная копия. Жаль, что не могу вам сейчас ее показать. Отец грозился меня выпороть, если я разобью эту вазу, но меня всегда к ней влекло, с самого детства, и теперь я понимаю почему.
Не зная, что сказать, как себя вести, смущенная, неуклюжая, я лишь глупо улыбалась ему, но я зря беспокоилась: Томас и не ждал от меня ответа.
– Сестра Чапмэн, посидите со мной, пожалуйста, – попросил он. – Я буду вам очень благодарен, а то вряд ли я в скором времени усну.
Мне было на все глубоко плевать, когда Томас вторгся в мою жизнь. В какой-то момент на короткой волне оптимизма я решила положиться на свое сердце, ну а там куда кривая выведет: я была почти сломлена. Мне с детства внушали, что упорный труд и надлежащее поведение будут вознаграждены, но со временем я поняла, что доброта, великодушие, добропорядочность, отказ от соблазнов и сдерживание собственных порывов, дабы не сбиться с пути истинного, не приносят наград, разве что мученикам, которые сами обрекали себя на страдания. Лишь умерев, я могла бы узнать, что слепым послушанием заслужила место в раю, но я не собиралась ждать смерти. Достаточно времени я потратила впустую, теперь буду делать, что хочу – в пределах разумного, конечно. Это новое правило распространялось и на Томаса, и очень скоро мы уже вовсю потакали своим непристойным желаниям. Я даже шокировала его своим вновь обретенным рвением.
Началось это в ту пору, когда он еще лежал в больнице. В очередной раз я пришла его навестить. Он привлек меня к себе и поцеловал, а я не выразила протеста. Этого могло бы не произойти, выбери он другое время или другой день. Я могла бы вскрикнуть, вырваться от него и убежать, но я не убежала. Я солгала бы, если б сказала, что во мне проснулась страсть, когда его влажный подвижный язык проник в мой рот, но я его не остановила. Вскоре я делала все, что он предлагал, разве что не ложилась под него – не имела ни малейшего намерения повторять ошибки матери. Хотя он, конечно, пытался склонить меня к тому – яростно умолял, подобно избалованному мальчишке, которому не терпелось открыть подарки в канун Рождества. Он украдкой проводил меня в свой дом в Челси и прятал в спальне, где мы пили бренди. Когда он впервые предложил мне опий, я отказалась, но в следующий раз я попробовала настойку и подружилась с ней. Это поможет мне расслабиться, объяснил Томас. Однако эффект был куда более сильный. Я забылась, перестала ясно мыслить
