бедра, добавились контузия мозга, тотальный пневмоторакс, перелом шейного отдела позвоночника, перелом грудины, ключицы, множественные переломы ребер, ушиб сердца, ушиб легких. Множественные ушибы мягких тканей лица, конечностей… Шок.
Узнавал, но держался. Многое выпало. Но запомнилось странное. Они с каталкой поднимались на лифте на шестой этаж, в реанимацию (он точно помнил), всё наверх, но, поднявшись, вдруг оказались в том подвале из сновидений… Полутемном, с низенькими дверями. Палаты без окон, с низкими же потолками. Подвал из юности его! Подвал областной больницы с учебными аудиториями. Он понимал спокойно, четко и критично: так быть не может. Это не реальность! Это мозг его начал давать сбои. Довольно крепкий, как он всегда думал, но уже стареющий мозг давал ложную информацию. Или предупреждал уже? «Может, всегда перед концом бывает что-то такое?» – думал так о себе как будто со стороны. И был уверен, абсолютно уверен, что этот день может быть последним и для него. Если что с ней… Но был спокоен.
Он хорошо держался. Но когда в лифте с каталки вдруг упала простыня и внезапно обнажилась маленькая изящная грудь дочери… так беззащитно, так больно обнажилась… обидно открыто для всех… это вконец добило его. Чересчур поспешно, резко он натянул простыню, закрыл.
Она как-то удивленно, непонимающе глянула, еще спросила про наркоз. Ответив что-то невпопад, стоя напротив, через каталку, он сказал:
– Отец…
– Что? – не поняла она. – Что «отец»? Где отец?! – недовольно, не понимая.
– Дочь это. Дочь моя…
– Как дочь?! Вы же врач!.. Так! – догадавшись наконец. – Пойдем. Пойдем!
И увела его в ординаторскую.
– Ты посиди тут, подожди. Сделаю все необходимое – приду, поговорим. Посиди.
Потом, выслушав его бред, вой (держался до этого, хорошо держался), сказала четко:
– Иди ищи ночлег: сам знаешь, нельзя здесь, карантин. Постарайся отдохнуть, если сможешь. Состояние тяжелое. Критическое. Сам видишь. Сам знаешь. Сочетанная травма. Очень много всего по совокупности. Затянули. И в шоке. Звони не раньше, чем через два с половиной часа. Будет уже что-то. Прояснится.
…Кружил он, кружил… Эти два часа по незнакомому ночному городу. Думал о чем-то?.. Не думал… Не помнил. И вспоминать потом никогда не хотел.
Только когда через два часа пятнадцать минут после долгих-долгих длинных гудков услышал в трубке уверенный женский голос: «А, это ты!» – по интонации мгновенно понял: жива!
– Состояние твоей девочки стабилизировалось, из шока выводим. Успокойся, если сможешь. Звони теперь не раньше шести.
Держа обеими руками перед глазами телефон, еще долго смотрел он в экран на изумительно красивое, горящее ярко-зеленым «ВикторияМих реанимация», чего-то ждал еще.
«Ладно. Ладно… хватит и этого… пока, – сказал себе. – Мне хватит…»
Не чувствуя ничего, какой-то полностью опустошенный, всех за все простивший,
