деле ты обыкновенное существо – невольница навья, и от долгого с ней общения у тебя все изъяны обозначены на лице. Глянь-ка на себя в зеркало – сама всё увидишь!
Ох и озлилась тут карга старая – аж зелёною на харю она стала!
– Что, красавец – не нравлюсь?! – взвизгнула она. – А как же твой постулат, что всё в мире любить надо?! Любо-о-овь, любо-о-овь… Сам-то вон всё борешься да бьёшься – скольких уже, милок, угробил! Где любовь-то твоя, а?!
– Эк, куда тебя занесло-то… Я, бабка, не святоша, чай, любовидно гундявящий, а на зло глаза закрывающий. Я – яви защитник, богатырь! А явь, между прочим, есть арена борьбы – с навью твоей обожаемой, да с отступниками от веды Ра. Так что не могу я чертей заблудших любить. Ведь бешеной собаке дубиной по башке надо дать, а не в нос её целовать! Так-то!
– Ладно, ладно, усилок праведный, – проскрипела загадочно Навиха. – Поглядим, каков ты силач супротив прелести навьей… Значит, внешность моя тебе не по нраву? – добавила она. – А знаешь ли ты, что я любое обличье могу принять, даже и раскрасавицы?
– А-а! – отмахнулся Яван. – Меня этим не обманешь… Да и вообще, – добавил он, зевая, – я хочу спать. Утро вечера мудренее, ага…
Заснул Яваха на постели пуховой без задних ног и продрых там всю-то ночку. И до того ему спать было сладко – ну как младенцу в коляске.
Наконец просыпается он, глаза открывает, глядит – а уж адское светило всё вокруг осветило. И кашей гречневой пахнет невыразимо. Поворачивает Ваня голову в сторону стола и – вот те на! – на стульчике возле окна женщина младая восседает, даже девушка – красоты прямо несказанной. Попервогляду всё в ней было на загляденье и очень ладное: рост не большой и не малый, фигура статная и гибкая, а по плечам – волос золотых распущена грива. Повернула красавица к богатырю личико своё улыбчивое, любезно на него глянула, и у того от взгляда её ласкового аж жар внутри занялся. Глазищи у крали были большущие, зелёные – точно нарисованные, носик аккуратный – точно выточенный, а губки алые пухлыми оказались и по форме совершенными, будто лучшим ваятелем лепленные.
– Кто ты, краса ненаглядная? – спрашивает Ваня её, с духом собравшись.
– Я – Навьяна! – ответила дева голосом распевным. – Хозяйка здешних мест. Ну а ты – Яван Говяда, великий человек. Здравствуй, Яванушка! Милости прошу к моему шалашу!
– Отвернись-ка, красава, оденусь я, – пробормотал, краснея, Яван.
Девица премило улыбнулася и к окошку отвернулася, а Ванька с постели-то прыг, шкуру львиную – хвать! – мигом оделся и на лавке уселся.
– Врёшь, ведьма окаянная! – вскричал он яро и пальцем на девицу указал. – Ты – Навиха, вредная старуха, в красу неземную обернувшаяся! Сама же вчера говорила, что такое сделать могёшь. Э, нет, – меня не проведёшь!
И тут – скрип! – дверца в избуху отворяется, и с охапкою дров Навиха там появляется.
– Доброго тебе, Яван, утречка! – ему она
