проходили.
– Поэтому и в штабе служишь. А у нас, к примеру, вызывают к доске обычного солдата, кстати, той же национальности что и ты, только из глубинки, а он ни одной капиталистической страны не знает. Замполит роты просто в шоке: «Что я с вами на проверке делать буду? Меня же за одно место подвесят! Хоть одну капиталистическую страну на доске напиши…» А солдат не может, хоть и вправду подвешивай! Но солдатское братство разве даст пропасть – подсказать шепотом, конечно, пытаемся. И пишет что-то из двух слов, вытирая испарину со лба. «Не пойму, что ты написал, —морщится замполит, – переведи!» «Вэлыко Брытания! – с гордостью читает боец под общий смех, а бледный от отчаяния замполит, не дожидаясь проверки, уже сейчас готов застрелиться.
– У нас такая же байда, – не удивился Литовченко, – и ничего. Главное, чтобы проверяющие хорошо поели и попили за время проверки. Или к вам больные и зашитые приезжали?
– Там же учебка, младших командиров готовят! Понимаешь разницу? Ну, наш взвод поэтому за всех и отдувался. Разве что в спорте мы подусталые были, но и то не все. А я еще и комсорг, и газету выпускал, и в ансамбле играл, и даже занятия проводил с отстающими.
– Так тебя же должны были вообще сержантом в учебке оставить с такой общественной нагрузкой, как мне кажется.
– Планировали – как замполит по секрету сказал, но оказалось, что не всем это пришлось по нраву. Старшина роты, прапорщик Касторский невзлюбил.
– Старшина роты? Да кто он такой!
– Это здесь раздатчик белья и портянок, а в учебке даже простой сержант как в войсках офицер. Тем более что прапорщик Касторский это вообще уникальный экземпляр. Представь себе огромную тушу, облаченную в сшитую по заказу военную форму из дорогой ткани, как у генерала, едва сходившуюся на животе, такую же огромную фуражку-аэродром, из под козырька которой едва были видны два хитрых маленьких глаза и такой же остренький носик, вечно недовольную ухмылку в уголках рта и большие оттопыренные уши. Впрочем, не такая уж и отталкивающаяся внешность, если не брать во внимание постоянное нагловатое выражение лица, словно ему, прапорщику Касторскому, весь мир был чего-то должен. А я почему-то больше всех! Хотя, впрочем, сам виноват. Как только привезли нас в часть, сержанты построили в проходе казармы после бани в новой форме, сразу же появился прапорщик Касторский. Стал перед нашей необученной разношерстной публикой, уперев руки в боки и широко расставив ноги, и так пренебрежительно-высокомерно говорит:
– Что стоите, как в штаны наклали?! Руки по швам и ноги вместе! – а потом насмешливо добавляет, – Мне можно – я командир.
Тут я возьми, да скажи что-то ироничное шепотом соседу, касаясь личности хамоватого командира. Не помню что, но он засмеялся. А Касторский заметил, приказал выйти из строя, спросил фамилию и пообещал «сгноить в нарядах». И действительно, в первое время я из дневальных по роте не вылезал, пока замполит и другие офицеры части не обратили внимания на мои способности. Даже начальник санчасти нас совершенно здоровых
