было так странно: совсем незнакомая и чужая вещь – имя – за что-то словно цеплялась, и дурак даже чувствовал, что она будто пускает корни внутри него, прорастая в нем так, что он весь менялся.
– Эй, Федот, – сказал ему десятник, – когда тебя по имени кличут, надо отвечать: я! Понял?
– Ага, – ответил дурак.
– Не ага, а есть! Понял?
– Ага.
– Федот, ты дурак?! – прикрикнул десятник, и дурак вдруг почувствовал удивительное состояние: д урак словно отделился от него и стал относиться к имени…
– Кажись, да… – в растерянности ответил он, чувствуя, что его лишают чего-то важного, привычного. Словно у него вся жизнь разваливалась.
– Федот! – снова крикнул стрелец с балахонами.
– А? – отозвался дурак и почувствовал, что ответил это как бы и не он, а то имя, которое прорастало в него. Подумал и добавил: Я!
Все присутствующие переглянулись и засмеялись с облегчением.
– Гляди ты, не полный дурак! – сказал писарь.
– Может, он не безнадежный? – покивал поп.
– Сейчас посмотрим, – откликнулся десятник и рявкнул на дурака начальственным голосом:
– Федот!
От его окрика что-то в дураке напугалось и хотело шмыгнуть к дверям, а что-то вдруг подалось вперед и ответило:
– Я! Чего?
– Подойди к столу, получи балахон!
– Ага, – ответило из дурака что-то, что ощущало себя Федотом, и пошло к стрельцу с балахонами.
Оно пошло, а тело осталось стоять, и дурак в обалдении замер, обернулся и уставился на свое тело, которое растерянно замерло на месте. В следующий миг он понял, что это дурак стоит, а он, который смотрит, это Федот, и ему странно, что тело его не слушается.
Ощущения эти длились лишь краткое мгновение. Затем раздвоение пропало, он понял, что стоит и моргает глазами, не в силах понять, что с ним происходит.
– Ну, чего стоим! – прикрикнул десятник еще раз.
И Федот пошел получать новую одежду. А получив, попытался натянуть ее на себя поверх тулупчика, но парень он был крупный, и этот балахон на него не налез. Пришлось подбирать ему самый большой. Подобрали, померили.
– Такого богатыря не грех и в стрельцы определить, – сказал писарь.
– Поглядим, – буркнул в ответ десятник.
– Так у вас скоро новый прибор подходит. Проверь его, как он из самопала палит.
– Проверю, – ответил десятник и махнул рукой Федоту. – Иди к своим.
Федот в задумчивости вышел из избы и забрался в сани на свое место, где закопался в сено и начал болеть. Странная вещь – имя, – ощущалась живущей в нем своей жизнью. Она словно всасывалась во все его жилки и косточки, шевелилась и заставляла о себе думать. Никогда не испытывал он таких ощущений и боялся их.
Словно что-то чужое теперь проникло внутрь него и жило в нем собственной жизнью, а с ним входила какая-то определенность. Получалось,
