style="font-size:15px;"> – Я прощаю себя! – кричит она.
Кричит все громче, срывая связки, кричит, пока ноги не нащупывают твёрдую почву
– И тебя прощаю, Вадим, – хрипит она из последних сил, – только исчезни и больше не приходи ко мне.
– Просыпайтесь, кого вы там прощаете? Кто такой Вадим?
Песок отступает. Вадим по-прежнему держит ее за руку и улыбается. Его пёс вьется вокруг, машет хвостом и радостно скулит. Она хочет ещё что-то им сказать, но больше не может произнести ни слова, губы не слушаются…
– Просыпайтесь, как вы себя чувствуете?
Она открыла глаза, но сон продолжался.
Рядом с ее кроватью сидел ослепительный молодой человек в белом халате, именно он держал ее за руку. Еще один ангел?
Что за странная больница, стоит открыть глаза, как встречаешь у своей постели небожителя?
Возможно, Лариса действительно досматривала сон и спутала явь с грёзами, а возможно случился удивительный оптический эффект – человек в медицинском халате сидел спиной к окну, к выглянувшему ноябрьскому солнцу, и лучи, преломляясь, окружили его голову и белоснежную ткань странным сиянием.
Но первое впечатление Ларису не обмануло, ее лечащий врач Никита Калоевич Романов обладал чуть ли не сверхъестественной привлекательностью, оттого среди коллег носил шутливое прозвище «Сын Бога».
– Меня зовут Лариса Чайкина. Я все вспомнила.
– Ну и чудесно! С возвращением, Лариса Чайкина, – улыбнулся доктор Романов и вышел из палаты.
Особенные, точнее, волшебные часы
В юности Серафима любила дальние прогулки, втайне от матери и отца, скопив денег, она садилась в конный экипаж у Кремля и отправлялась на Воробьевы Горы – с одного из семи холмов полюбоваться на белокаменный город, на изгибистую реку, на резные стены и колокольню Новодевичьего монастыря. В солнечную погоду всегда поднималась на империал. «Не можно туды дамочкам», – незлобиво шикал ей в спину кондуктор, но Серафима не смущалась, сидела, подобрав юбки, и не обращала внимания на взгляды и улыбки молодых мужчин на крыше конки.
Эволюция транспорта происходила на ее глазах – извозчиков сначала потеснили линейки, линейки сменили двухэтажные конки. В конце концов, гужевые экипажи уступили электрическим. В городе стало чище, но шумно от сумасшедших клаксонов.
Время шло. Отработав в больнице, Серафима ехала домой уже на трамвае. На Беговой напротив Ипподрома садилась в нюрнбергский вагон, что шел далее по Тверской-Ямской до Смоленской площади с пересадкой, в хорошую погоду в салон не проходила, оставалась на открытой задней платформе – ехала и любовалась Москвой. Тогда она жила еще не на Сивцевом Вражке, а в большом коммунальном доме в Афанасьевском переулке. Но из шумной коммуналки через некоторое время пришлось съехать, не мозолить глаза соседкам, любимым занятием которых было перемывание костей всех и вся.
Любопытные бабы начали шептаться
