ребенка она превращалась в кокетливую вертихвостку, всю жизнь покорявшую мужские сердца.
«Не-не! Это величайшая тайна, никому ее не открою!»
Сердце мое сжималось от жалости, я прятала слезы, гладила ставшие прозрачными бабушкины руки и понимала, что уже ничем не могу ей помочь.
Скоро бабушки не стало, она отошла во сне, заигравшись в прятки или закружившись в последнем вальсе. Благостная спокойная смерть. Так уходят все, кто не успел сильно согрешить, подумала я. Так ли это, Серафима?
Серафима лишь улыбнулась (нет, конечно), не ответила, не хотела отвлекать Розу от рассказа.
– Так вот, на закрытом трюмо в спальне бабушки, лежали серебряные часы с замысловатой, напоминающей переплетенные восьмерки, монограммой. Рядом с часами вырванный из дневника тот самый мятый листок и записка, адресованная мне. Очень странная записка. Но о ней расскажу позже.
Беда не приходит одна. Эта мысль, словно назойливая муха, не давала мне покоя. Следующей бедой после ухода бабушки стал недуг, подкарауливший Вениамина. Врачи давали его изношенному сердцу не более года. Муж, давно передвигавшийся в инвалидной коляске, сгорал на глазах. Боли за грудиной усиливались день ото дня, Венечке не хватало воздуха. Приступы жабы учащались, мучили его уже не только ночами. Почти все сбережения ушли на оплату врачей, но те лишь разводили руками. Я молилась денно и нощно, но Бог меня словно не слышал.
И наступил день, когда врачи отказались от нас. Отчаяние лишило меня способности мыслить разумно, и тогда я вспомнила то глупое бабушкино стихотворение, листок и записку. Дождавшись, когда Вениамин с горем пополам задремлет, прикрыла дверь спальной комнаты, на цыпочках вышла на веранду.
Огромная луна сияла над городом, превращая сад, наполненный дурманом ночных цветов и веселыми ариями цикад, в ветхую мертвую гравюру. Живой, осязаемый, теплый мир – в холодный барельеф, готовый стать моим надгробием.
– Верю! – отчаянию вопреки прошептала я, – если молитвы не помогают, поможет чудо!
Уколов палец булавкой, выдавила на циферблат несколько капель крови, произнесла заговор с небольшой оговоркой и повернула стрелки часов назад. Шесть часов – шесть лет.
Закрыла глаза и стала ждать.
Но ничего не случилось, диск луны по-прежнему заливал мертвенным светом кусты жасмина, в саду надрывались цикады, с северного вокзала слышался мерный перестук удаляющегося поезда. Париж спал.
Усмехнувшись собственной глупости, я вернулась в комнату к мужу. Прилегла рядом, прислушиваясь к его дыханью. Оно выровнялось.
Я не могла поверить. В ту ночь не сомкнула глаз ни на минуту. Лежала и слушала. Хрипы в груди стали тише, дыхание ни разу не прерывалось. Мой бедный муж мирно спал, впервые за долгое время.
Чудо не чудо, помогли ли лекарства или бабушкино волшебство, но Вениамин
