палата. А посуду вот не моешь.
– Мою.
– Не моешь. Грязная вечно посуда.
– Да как не мою, вон все руки кипятком обожгла.
– А ты, Маринушка, что думаешь о решении брата? – спросил Чашников у вошедшей на кухню дочери.
– Думаю, что после театра военных действий театр ему уже не поможет от отчаяния.
– Но он не участвовал в военных действиях. А ты полагаешь, доченька, что война обеспечивает человеку отчаяние?
– Конечно. Откуда же тогда радость победы? Настоящий праздник всегда обеспечен отчаянием. Только вот праздник проходит, а отчаяние остается.
– Откуда же ты знаешь, доченька? Разве ты уже пережила свой праздник? Как же так случилось? Ты ведь сама и есть праздник.
– А я уже знаю, что после меня остается.
– Что?
– Как что? Отчаяние. – Марина шаловливо и одиноко опустила глаза.
– Как после войны? – усмехнулся в костяшку указательного пальца Рома.
– Как после победы, – смиренно и чуть снисходительно объяснила брату Марина.
Глава третья
Степан в подражание отцу слетал в космос.
И мало ему не показалось. Рома рассчитывал сыграть космонавта, надеясь, что в отечественном кинематографе случится эпопея, подобная американским «Звездным войнам». Тогда на судорожные полеты отца и старшего брата он ответит межгалактическими романами с чарующими синекожими инопланетянками и виртуозными поединками с кошмарными космическими чудовищами в окоеме киноэкрана.
Роман жадно пил широкими красивыми ноздрями предветрие перемен. Он жадно и рьяно подражал. Подражал Никите Михалкову, Михаилу Козакову, Евгению Киндинову, больше всего – Владимиру Высоцкому. В Челноках его и прозвали местные приятели – Высоцкий. Но отличала его от кумиров мечта о космосе. Он говорил вкрадчиво и гнетуще, как Михалков, напускал томного апломба, как Козаков и Киндинов, жилы у него на шее набухали, как у Высоцкого. Но втайне он всегда играл космонавта. Выходил на сцену, как в открытый космос, с детским восторгом и животным ужасом.
Режиссер Андрей Гоцун его за то ценил. Вот только режиссеру захотелось выходить в открытый космос вместе с Романом. Гоцуну возмечталось властно, чтобы Роман взял его в открытый космос с собой. Ему захотелось быть вместе с Романом в космосе, как созвездие Близнецов, как звездные братья Поллукс и Кастор, один бессмертный, другой смертный, а кто который – пусть решит жребий.
На гастролях в Ленинграде ночью в гостинице Гоцун пришел в номер к Роме. Сел молча в лунном свете у окна и попросил страстно:
– Возьми меня с собой в открытый космос.
– Да, но как? – затруднился встрепенувшийся под одеялом Рома. – Я сам не космонавт.
– Нет, ты космонавт. Мне виднее, – перебил капризно Гоцун. – Космонавт космонавта видит сразу. Не бойся, не сдерживай себя, ты космонавт. Как и я – космонавт! Мне одному одиноко в космосе. Давай же туда ступим вместе. Станем свободны
