мелькали, образы, которые Кади видела тысячу раз и которые могла только вообразить: его профиль, когда еще подростком он ее куда-то отвозил; как еще маленьким он стоял спиной к ней, лицом к озеру, и ветерок шевелил тонкие волоски на его большеватой голове; и выдуманное воспоминание, как он лежал на земле, мертвый, с открытыми глазами, с закрытыми – Кади не знала наверняка, поэтому видела его и так, и так, словно он моргал, глядя на нее. И вот все, чем он стал – прахом в коробке, мелким настолько, что забивался под ногти.
Попрощаться. Сюрреализм какой-то. Кади утратила связь с реальностью, когда та стала столь пугающе нереальной. Ее брат, ее ориентир в этом мире, был мертв. И Кади начала воспринимать реальность со слов других. Однако слова людей ее мучили. Все твердили одно и то же, повторяли так часто, что все сливалось в единую неразбериху – какая жалось, такие задатки, мог бы столько, как он это сделал? он был таким умным, спрыгнул, мы слышали, и в Гарварде, все обрушилось, вы знали? вся жизнь впереди, чего он мог достичь, погиб при ударе, в начале своей, ужасно, могли бы хоть что-то сделать, блестящее будущее, какая потеря, задатки, утрата… – непрерывное бормотание раз за разом проигрывалось у Кади в голове, поток отупляющих банальностей, что перемежались случайным невинным, небрежным замечанием, от которого у нее разрывалось сердце. Оцепенение и надрыв. Сейчас Кади ощущала и то, и другое.
Она подняла горсть останков брата, излишки просочились сквозь пальцы обратно в урну, невесомые частички костей защекотали внутреннюю сторону запястья. Затем Кади вытянула руку над водой и замерла. Всю ладонь покрывал пепел, но уже не делал ее безжизненной, а словно она вдыхала в него жизнь, воскрешала брата. Сердце забилось до боли часто. Происходящее не походило на прощание, а лишь как попытка избавиться, и Кади не была готова так поступить. Она не хотела его отпускать. Она хотела собрать его заново.
Кади стиснула кулак, из него просыпалось немного праха. Она уставилась на воду, проследила, как более тяжелые частички тонут, а пепел кружится на ее отражении, подернутом рябью. Кади поднесла горсть ко рту – наверное, хотела поцеловать на прощание или что-то типа того, она не помнила, потому что, когда поддалась порыву, в ее голове было пусто. Кади помнила лишь то, каким шероховатым оказался прах Эрика, когда она размазывала его по лицу, как он щипал глаза, прилипал к влажным щекам и губам, давая почувствовать вкус, и как она втирала его все сильнее и сильнее, пока прах не въелся в щеки, но ей все не хватало ощущения, что он останется с ней навсегда.
Кади оторвала руки от лица – они были белыми, но пустыми, и страшно дрожали. В ужасе от того, что натворила, она тихо вскрикнула, с дыханием сорвалось еще немного пепла. Кади развернулась к голосам, громко зовущим ее по имени. Сперва она увидела разинутый рот отца, осевшую в его руках бабулю. Тетушка Лора сильно подалась вперед в кресле, а Пит обхватил ее рукой, то ли утешая, то ли удерживая. Но хуже всех выглядела мать – с дикими глазами, с ощерившимся в гримасе ужаса ртом, с вытянутыми вперед руками. А потом они все ринулись к Кади, перепуганные
