уже позднее было, у нас общагу в одиннадцать закрывали. Ну, они, значит, домой, а я, значит, дальше пошла. Холодно, ветер, я прям заледенела вся. Такой цирк, ежели вспомнить. И схватки! Иду, прямо не могу, согнувшись. Ну да ничего, дошла как-то. – Женя легко, стремительно повернулась, отставляя куда-то вдаль, на задний, более безопасный план какую-то особо тонкую и красивую и оттого видно особенно любимую чашку.
– А дальше, ты слушай, что дальше было! Дойти-то я дошла, а там ведь у них заперто, ну, ночь же. И звонок не работает – провода оборвало, ветер в ту ночь жуткий такой был!
– Б-же мой! – в ужасе выдохнула Марина.
– Да вот! – Женя засмеялась, явно довольная произведенным впечатлением. – На мое счастье, двери входные там стеклянные были. Как садану по стеклу сапогом со всей дури – а сапоги, между прочим, кирзовые, у нас у всех, кто в конноспортивной секции занимался, такие были – стекло вдребезги, шум, грохот, народ набежал, давай ругаться, стекло-то, небось, денег стоит, а у меня, без очков ясно, что нет ни копейки, – Женя снова замолчала, на сей раз улыбаясь мечтательной такой полуулыбкой. Видно, чем-то все эти жуткие воспоминания были ей дороги и приятны.
– Вот, – произнесла она наконец. – Потом почти сразу Димыч родился, меньше, чем через час. И помучиться-то толком не успела. Порвалась вот только вся. Четыре-то килограмма, конечно, – последнее было сказано с классической материнской гордостью. Впрочем, сказав эти слова, Женька снова помрачнела.
– Дальше-то, конечно, хуже было, – произнесла она и опять надолго замолчала.
– Почему хуже? – не выдержала, наконец, Марина.
– Ну а как же? Жить-то ведь по-прежнему негде. Ну, родить я родила, пожалуйста, вот он, Димыч, получите и распишитесь, и валите теперь отсюда на все четыре стороны. А куда? В общежитии-то я и одна еле-еле продержалась, а уж с малым-то, сама понимаешь.
– И что, ничего-ничего нельзя было сделать? Ну, пойти там куда-нибудь… Все-таки ведь ребенок!
– Ходить-то я ходила. И в милиции была, и в РОНО, и в Горздравотделе, везде один ответ: прописки же у вас нет – ну и катитесь отсюда на три веселых буквы. Почему именно мы должны с вами мучиться? У тебя-то, конечно, прописка есть? – неожиданно перебила она саму себя.
– Ну… Конечно, есть, – ответила Марина, испытывая нечто вроде смутного стыда по этому поводу.
– Вот то-то ты и не знаешь что это такое. Ты ее береги, – серьезно сказала Женя. – Прописка, знаешь, это такое дело… С пропиской-то ты человек, а без прописки ты как собака без привязи, любой, кто хочет, изловит и отправит на живодерню.
Женька опять было замолчала, однако справилась с собой, сглотнула и продолжила свой рассказ.
– Да, так вот, значит, и ходили мы с Димычем, ходили, и везде говорят: сдавай-ка ты его, милая, в детдом, а мы тебе так и быть подыщем работенку какую-нибудь сама с общежитием. Ха! Как же, разбежалась! Умные какие нашлись! Своих пускай сдают. Я так там тетке одной и сказала, ух, она разоралась: "Да я тебе! Да я сейчас!
