рассказывать и краситься я буду у тебя в машине.
– Вот краситься в машине я бы тебе не советовала. Дороги в Москве не идеальные, а у меня пока еще не лимузин.
– Дороги в Москве, может, и плохие, – усмехнулась я, – зато пробки – хорошие.
Сумка накинута на плечо, рука тянется к лежащей на подзеркальнике связке ключей… И замирает.
Лилька пыхтела над рычажками дверного замка, упорно не желавшими с ней сотрудничать, и не заметила, как я, округлив глаза, правой рукой взяла ключи, а левой – лежавший прямо под ними компакт-диск.
На лицевой стороне коробки – божество с полуприкрытыми глазами, в черно-белом цвете – скромничает, делает вид, что оно не из золота, а из мрамора. Я заглянула внутрь, надеясь найти там записку.
И она, можно сказать, там действительно нашлась.
Одна из строчек в списке романсов была жирно обведена черной ручкой:
«Ах, зачем эта ночь так была хороша!»
И подпись, теми же чернилами: К. С.
Лилька справилась с замком и обернулась ко мне:
– Ты мне хоть скажи, кто он, а то меня разорвет от любопытства прежде, чем я дойду до машины!
В ответ я молча протянула ей диск.
И, спохватившись, полезла в сумку, чтобы включить мобильник.
Ожив, мобильник, словно только того и ждал, запищал, затрясся, и сообщил о приходе аж пяти смс-ок сразу:
«Станиславский: О любви не говори… А молчать не в силах – пой! Это намек!».
«Станиславский: Тебе понравился диск? А романс?»
«Станиславский: Черт, я забыл вымыть чашку! Но ты ведь не обиделась?»
«Станиславский: Не знаю, чем ты так занята, но я позвоню тебе вечером!».
Улыбаясь во весь рот, я полезла читать пятую.
Она была не от Станиславского, а от Нюты. И гласила: «Ты где вообще?!! Тут такое творится!»
Мое настроение, которое только что сияло и переливалось всеми цветами радуги, лопнуло, словно мыльный пузырь.
7
Подводить глаза в машине я, конечно, не рискнула, а вот губы накрасить – попыталась. К сожалению, попытка совпала во времени с выбоиной в асфальте. После я долго стирала помаду с ноздри и уха, информируя Лильку, что в Серебряном веке – подражая веку Восемнадцатому – румянили именно эти места. Лилька ответила, что тогда мне следовало бы еще нарисовать по всему лицу мушки и напудрить волосы, но едва ли в Восемнадцатом веке одобрили бы мои джинсы в заплаточку и кедики в цветочек, а про Серебряный век и говорить нечего. И напомнила мне про обещание поведать чудесную историю исцеления от Димы.
Нас снова подбросило на выбоине, и губная помада очутилась на моей левой брови. Я достала вторую влажную салфетку из Лилькиного бардачка, и поклялась, что она узнает все не позже, чем сегодня вечером. Если, конечно, мне удастся дожить до той чудесной поры. А рассказывать любовные истории в тот момент, когда где-то там Нюта, возможно, тонет в невзгодах, как княжна Тараканова в Петропавловской крепости, залитой волнами Невы, у меня не было решительно
