но чувство горечи во рту и небольшая тошнота были реальные, сегодняшние.
Люба посидела на кухне, пошевелила босыми ногами, прилипающими к линолеуму.
В пятницу мне на УЗИ, думала Люба. Посмотрят, что со мной, полечат, пройдет.
Она посмотрела на часы: шел третий час ночи. Надо бы лечь, думала Люба, но всё сидела и сидела посреди ночи на кухне босая и вспоминала, вспоминала институт, Сашку, его буйные кудри, темные глаза.
Сашка, рано женившийся, не на ней, Любочке, давно исчез из ее жизни, но она никогда не воспринимала его исчезновение как потерю. Эпизод из жизни, как и их работа на бахче, как и всё, что было в прошлом и не проросло, не осталось в настоящем, в сегодняшнем дне.
Но на кухне в ночи измученной кошмаром Любе вдруг померещилось, что не Василий, а Сашка, спит за стенкой в их супружеской постели. И ей страшно стало идти в спальню, и она всё сидела на табуретке, опустив голову, и чувствовала, как стынут босые ноги.
В пятницу, после УЗИ Люба пошла к врачу. Немолодая полная врач, гастроэнтеролог их районной поликлиники долго смотрела Любин биохимический анализ, читала заключение УЗИ.
– У Вас цирроз печени.
– Цирроз? – Люба задохнулась, выговаривая это слово.
Перед глазами всплыло желтое лицо отца, отечные круги под глазами. Отец пил всю жизнь, во всяком случае, Люба его трезвым не помнила, и не остановился даже тогда, когда ему сказали, всё, допился.
Умер от цирроза печени, не дожив до пятидесяти лет.
Но ей было только тридцать шесть, только тридцать шесть лет, и она так хотела жить. И она же не пила!
Ужас отразился в ее глазах.
– Ну-ну, милочка, не надо так пугаться. Современные лекарства позволяют бороться с этой напастью, продлевают жизнь, – врач досадовала на себя, что так прямо, в лоб, сказала пациентке диагноз.
– Вы перенесли в молодости инфекционный гепатит? У вас была желтуха? – врач строчила неразборчивые каракули, делала выписку из истории болезни. Она выписывала Любе направление на консультацию к профессору.
А Люба опять вспомнила свой сон. Вот оно, когда отрыгнулось, подумалось ей.
Из темноты коридора поликлиники Люба вышла на яркое зимнее солнце, зажмурила глаза. На душе было так тяжело, так противно, что и солнце не радовало.
Любе было страшно и одиноко. По дороге домой, в троллейбусе, битком набитом, так что народ с трудом протискивался, Люба приняла решение ничего не говорить о диагнозе до тех пор, пока медицинское светило, к которому направили Любу, не скажет свое слово. Любе казалось, что не прозвучавшее вслух, дома, среди родных стен, существует только здесь, в поликлинике.
С этим решением она вернулась домой.
Но Надежда Семеновна по выражению лица дочери сразу поняла, что случилось что-то плохое. Эти две женщины, мать и дочь, понимали друг друга с полуслова, и замужество Любы мало что изменило в их
