Люба отмахнулась от материных слов, обида на мужа запала в душу.
Медицинское светило, к которому Люба попала, отстояв два часа в очереди, внимательно и долго щупал Любу, смотрел результаты сканирования, биохимические анализы, снова щупал, вздыхал, постукивал пальцами правый бок.
Молча сел за стол, быстро заполнил бланк заключения, потом бланки рецептов.
– Попьете пять недель, и приходите снова. Будем наблюдать Вас в динамике.
– А диагноз вы подтверждаете?
– Да..а – профессор сдвинул очки на лоб, внимательно посмотрел на Любу.
– Функции печени нарушены процентов на тридцать, безусловно, это не только последствия перенесенной двенадцать лет назад болезни. – Вы алкоголь употребляете?
– Выпиваю, на вечеринках, когда вино, когда пару рюмок водки. Ну, в общем, как все.
– Вы не как все, и вам ни капли, вы слышите меня, ни капли алкоголя, ничего жареного, никаких мясных отваров. Забудьте о пирожных, тортах, сливочном креме, шоколаде. Пейте лекарства и приходите через месяц.
Люба постоянно принимала лекарства, и скрыть это от Васи было невозможно: Вася узнал, что у Любы болит печень, но не более того. Об опасности, которая грозила жене, он не подозревал.
Через месяц Любе пришлось лечь в стационар. В больнице лежала долго, и Вася каждый божий день приходил к ней, приносил фрукты, диетические котлетки, которые готовила Надежда Степановна, цветы. Соседки по палате восхищались вниманием Васи, но Люба отвечала молчанием на похвалы ее мужу.
Как-то пришла Надежда Степановна. Мать и дочь долго стояли у окна в конце длинного больничного коридора. Напротив окна стояла небольшая часовня, и рядом розовое здание морга.
Молчали.
Потом Надежда Степановна глухо, давясь слезами, сказала:
– Как подумаю, что Надюшке придется с мачехой жить….
– С мачехой? – Люба глянула на мать недоумевающе.
– Ну, а что ты думаешь? Если что не так, он ведь женится, тут же и женится. Видный мужчина, бобылем век свой коротать не будет.
Люба захолодела. Распростилась с матерью, пришла в палату, легла и стала думать, думать, думать. Всё ей мерещились молодые бабы, грудастые, визгливые, выкрашенные перекисью, и рядом с ними худенькую, запуганную дочку, такую любимую, такую незащищенную, без нее, без родной матери.
Когда пришел Вася, Люба даже и смотреть ему в глаза не могла, всё представляла себе, как он приведет в дом чужую женщину вместо нее, Любы.
Через месяц Любе стало полегче, и ее выписали.
Она ходила по улицам, вглядывалась в женские лица, и они не нравились ей: замкнутые, неулыбчивые, озабоченные, они не несли в себе той душевной теплоты, которая, как казалось Любе, необходима женщине, чтобы принять, пригреть чужого ребенка, тем более подростка, такого строптивого, как ее Надюшка.
Надо
