как-то, сейчас же они не превращаются. Сидят себе в джунглях, по веткам прыгают.
– Условия не те, – с сожалением вздохнул Федя, – раньше всё по-другому было. Люди больше трудились, осваивали новые технологии, а сейчас что? Бабы бельё на речку таскали, а сейчас у них доски специальные есть, а у кого-то и центрифуга – руки ломать не надо. Зимой и летом в лаптях ходили, здоровее были, а теперь? Туфли им подавай, а осенью – ботиночки. Ладно хоть зимой в валенках топают. Денег не напасёшься.
– Когда-то и денег не платили, – выдохнул Игорь, погрузившись в прошлое.
– Так чай будет или нет? – о, мать голос подала.
Федя включил конфорку, выставил на стол чашку с сахаром, проверил, есть ли свежая заварка.
– Сейчас! – ответил матери, перекладывая рафинад в любимую чашку Нины.
– Ладно, я спать пойду, а ты это, – почесав затылок, Игорь посмотрел на брата исподлобья и выдавил застенчивую улыбку. – Наташку не обижай. Себя вспомни в её возрасте. Сегодня побаловалась, а завтра голова болеть будет – вся охота пробовать пропадёт.
– Иди уже. Спокойной ночи, – уткнувшись в одну точку, Фёдор вспоминал себя в подростковом возрасте.
Ну, было дело, выпил впервые не в шестнадцать, как сказал при всех, а в тринадцать. Рвало дальше, чем видел. От батьки получил по ушам, а Игорь, брательник, заступился. М-да, всё-таки Игорь – отличный брат, за Федю стоял горой, а вот с младшим отношения с самого детства не складывались. Стёпка вырос баловным, хотя мать больше Игоря любила. Да и сейчас, если так посмотреть, чаще об Игоре вспоминает, волнуется за него, мол, как он там со своей мегерой поживает? Жёнка его матери сразу не глянулась: крикливая, задиристая, больно уж не уважает мужа, может при всех за столом гаркнуть на него, хотя Игорь не обращает внимание, продолжает шутить, клоун цирковой.
На плите вскипел чайник. Федя налил кипяток в чашку, разбавил крепкой заваркой, размешал сахар чайной ложкой.
– Мам, – стукнул два раза в дверь. – Я тебе чай принёс.
– Заноси, – сиплым голосом ответила мать.
Открыв дверь, Федя увидел спящую дочь и рядом сидящую маму.
– Садись, сынок, – Нина показала рукой на кровать. – Поговорить с тобой хочу.
Поставив чашку на комод, стоящий у кровати, Федя сел у материных ног. В комнате стоял жуткий перегар. Наташа посапывала и стонала во сне, зарывшись лицом в подушку.
– Наташку обижать не дам, – устало прошептала Нина, поглаживая внучку по спине. – А вот с Анфиской надо бы разобраться.
– А что такое?
– А то. Покуда я тут болела, – провела второй рукой по одеялу, – она шибко ухаживать не желала. А если я насовсем слягу, тогда что? Ты-то мужик, это всё ясно, тебе доступ к лежачей женщине закрыт, а она? Брезговала… Её не волнует, что я твоя мать, понимаешь? У самой матери не имеется, а на чужую плевать. Думай, сынок, думай. Я уже пятнадцать лет за ней наблюдаю, больно любви к тебе не ощущаю. Помнишь её первого, а? Вот те крест, –
