сына редко. Вероника Сергеевна неплохо им занимается. Отдала в спортшколу, на кружок английского. Каким он вырастет человеком? Похер, каким он вырастет человеком! Главное, чтобы не гомосеком, меня бы это расстроило. А в остальном разберётся сам. Я же разобрался. Меня не слишком направляли. Отец-профессор писал очередную монографию, нянькался с аспирантами и ходил меняться книгами в садик позади магазина «Подписные издания» на Литейном. Мать занималась балетом, ученицами и обращала на меня внимание только когда я начинал приносить двойки или серьёзно заболевал. В остальное время меня пасла бабушка, для которой главное было, чтобы её не трогали. Я не трогал. Я таскал из её деревянной папиросницы, инкрустированной перламутром, папиросы «Любительские» и старался задавать меньше вопросов. Бабушка ленилась отвечать. Бабушка прожила тяжёлую жизнь. Бабушка воевала в Финскую. Бабушка строила Комсомольск-на-Амуре. Бабушка пережила блокаду и дедушку. Много лет она работала на дому гадалкой. К бабушке приходили серьёзные люди. Например, жена актёра Кадочникова или жена писателя Градина.
Градин жил напротив, в доме Литфонда. Его квартира находилась выше нашей, и иной раз я замечал его, пялящегося на окна бабушкиной комнаты. Ничего интересного у нас не происходило. По крайней мере, пока я был маленький. Когда я переехал сюда после смерти бабушки в третьем году, самое интересное только началось. Градин просёк фишку и подсматривал из-за задёрнутых штор. Шторы колыхались. Думаю, я стал для старого вуайериста неиссякаемым источником вдохновения. В конце концов, я не особо стеснялся. Что нам этот дрочер?! Мои гости тоже были весьма свободных манер. С Марьей, что характерно, всё получалось пуритански и при задёрнутых знавесках. Мы просто делали это в постели под альбом Филиппа Гласса. Чем сильнее любишь женщину, тем аккуратнее секс. Я вывел эту формулу в тридцать лет. В тридцать три я уже пялил на подоконнике Водневу, а занавески в кабинете Градина шевелились.
Я потом случайно оказался на его похоронах в Комарово. В «Балтийце» проходила партнёрская конфа, тёлки из Красноярска упросили свозить на могилу Ахматовой. Поскольку я собирался кого-нибудь из них трахнуть, отказать не смог. Поехали, а там такое. Государственные похороны: военный оркестр, почётный караул, шатры с закуской и тысяча лишних людей. Водки не было. Разливали шампанское. Наверное, такова была воля усопшего. Не, ну а чего? Нормально! Стояли за столиком между двумя писателями – толстым и бородатым. Обоим за восемьдесят. Хрен знает, кто такие.
– Не встречал более лицемерного человека, чем Градин, – это толстый.
– Писал говно, а считался чуть ли не совестью нации, – это уже бородатый.
– А ещё он был онанист, – это уже я.
Писатели и тёлки посмотрели на меня с явным интересом, но я не стал развивать тему, а пошёл ещё за шампанским.
Подвал на Ватутина. Самый угол с Кондратьевским. Мы с Секой, Бомбеем и Хусимычем через пару недель после Гаврской опускали здесь уровень пола на метр. «Будущего тестя» четвёртым позвал Бомбей, старик тоже бедствовал. В телике спустя десять лет я видел, как Путин, после похорон
