присутствием. Хотя я вообще не знаю, кого она любит-то. А лет с одиннадцати я только и слышу про свою пропащую породу, так что… Вот так, – Тина шмыгнула носом и натянуто улыбнулась Оливье.
Он едва касался носом ее плеча, как раз рядом с алеющим треугольником. Разговор завис на какой-то невнятной ноте. Подростки совсем не знали, как увести мелодию из напряженной паузы. И Оливье дотронулся губами до кожи на ее плече. Тина поцеловала его в макушку, челку и лоб. Три нежных касания притянули Оливье к ней, словно за ниточки. Он поднял лицо. Они дышали друг на друга какое-то время, а потом самым естественным образом поцеловались. Оливье показалось, что это было долго – его первый поцелуй. И за все это время Тина прервалась дважды, чтобы сказать: «Все нормально» и «Хотя не надо».
– Хорошо, я не буду, – Оливье отодвинулся ненамного и сцепил руки в замок, словно винился перед Тиной.
– Я просто не хочу…
– Да, все нормально, – кивнул он, стесняясь посмотреть на девушку.
– …чтобы Фанфарона оказалась права.
– Что?
Тина отчего-то заплакала, а Оливье сильнее стушевался.
– Она говорит, я вся в мать – распутницу, – она едва слышно прошептала последнее слово, утонувшее в плаче. – Не хочу, чтобы она оказалась права.
Оли тщательно подбирал слова, словно писал монолог главного героя, а чернилами ему служили нескончаемые слезы Тины.
– По наследству передаются только владения и таланты, а повадки у каждого свои. Над Фанфароной сегодня смеялся весь свет, – горячо произнес он.
И Тина покачала головой, стараясь даже сквозь плач улыбнуться.
– Смеялись над Фанфатиной. Ты ведь так ее назвал?
– Одно и то же. – Оливье повернулся к ней и начал гладить по шее и затылку, удивившись своей неожиданной смелости. – Вообще никакой разницы, оттого всем и смешно, оттого она тебя избила.
– Может, между Фанфароной и Фанфатиной разницы нет, но я точно не Либертина, – запротестовала она.
– Почему? Пойдем со мной? В смысле, с нами – с цирком! Отец услышит твою историю и найдет тебе место. Он только кажется строгим, но он чуткий человек. Пойдем, Тин, – уговаривал он.
Тина не то мотала головой, не то гладилась об его ладонь.
– Просто тебе говорить, Оли, – она поцеловала его пальцы.
– А что сложного-то?
– Никуда я не пойду. Я – не Либертина.
– Ты ее еще не видела, – убеждал Оли. – Она еще не раскрылась. Мастер запретил мне исполнить задуманное, сказал, что Шевальон не готов к провокационным сюжетам… Тина, она будет символом революции, поведет народ…
– Что? Нет! – Тина наконец улыбалась искренне, хотя все еще отрицала. – Мне духу не хватит! Какая революция – я Женералям слова поперек не скажу. И я остаюсь.
Последнюю фразу она произнесла мрачно, без тени былого сияния. Оливье еще раз коротко поцеловал ее плечо, встал и направился
