хлеб. Такая колбаса на прилавках открыто не лежала – но в нашей «кают компании» она была!
Всё бы и ничего! Но вся эта высокая «челядь» любила, чтоб перед ними расшаркивались. Я, признаюсь, делал это по должности, – иначе я бы там не работал. А вот Владимир Иванович – пренебрегал. Хоть за ним и водился молоточный грешок, но то было раньше и какие-то пятьдесят рублей в месяц сверх нормы! Пустячок! Поэтому и такое пустячковое пренебрежение к властям!
Он стоял спиной к посетителям и продолжал чиркать электродами. Отходил лишь тогда, когда кто-то из высоких гостей подходил и намеревался давать ценные указания. Владимир Иванович, не глядя им в глаза, тихо и невозмутимо говорил.
– Расскажите всё моему начальнику, а он мне объяснит как Родину любить и где клепать молотком! – Субординация должна ведь быть…
Кто ж такое мог вытерпеть! Это значит, что он их и за начальство не считает! Это значит, что какой-то субъектишка на месте – выше их по рангу! Явный перебор!
Хоть городское партийное руководство возмущалось, но мирилось – работал он классно!
Но, однажды, когда ему предложили на какой-то композиции увеличить размер серпа и молота, а он отказался, потому, чо для того же серпа и молота в той же композиции было мало места – меня заставили его уволить. А потом уволили и меня, за то, что я его уволил. Перед каким-то праздником, когда припекло – вернули обратно и того и другого.
Но сейчас мой рассказ не про увольнение.
Я часто в обеденный перерыв заходил к Владимиру Ивановичу в мастерскую. Мы были одногодки. – Заходил просто помолчать. Я любил молчание и Владимир Иванович тоже любил молчание. Сейчас мне кажется, что из молчания мы извлекали для себя больше информации и понимания друг-друга, чем из непроглядной болтовни. Мы отдыхали и переваривали свои мысли. Наверно они были. – Мысли-то эти! Даже в то время…
В обеденный перерыв он на непродолжительное время включал динамик и… как бы слушал новости. В одной руке он держал полулитровую банку, доставал вилкой холодную жаренную картошку и выкладывал её на посеревшую тряпочку, что лежала на верстаке возле электродов. Потом, на ней появлялось два варёных яйца, луковица и краюха хлеба. Обедал. Компот из бутылки он уже выпил. Было жарко.
В такие моменты он молча, только жестом, протягивая ко мне банку с картошкой, приглашал разделить трапезу. Знал, что ничем не рискует. Я всегда отказывался. Хотя глядя на него, иногда у меня текли слюнки. Уж очень смачно он ел.
Но посягнуть на часть его обеда из чисто человеческих побуждений – я не мог. Мы еще долго с ним встречались в чисто рабочей связке, но свою трапезу с ним ни разу не разделили. Сейчас мне жаль! А может так и нужно. У нас были очень доверительные отношения, но в душу друг-другу мы не заглянули. Видимо считали, что это интим самой чистой воды и он должен принадлежать только его носителю. И никому
