подхватывая бросаемые лозунги.
Выступления продолжались. К микрофону вставали ораторы не из числа политических активистов.
– Все помнят, как Ельцин обещал лечь на рельсы, если от его реформ ухудшиться жизнь простых людей. Сегодня на мою зарплату медицинской сестры я едва могу купить пачку макарон и буханку хлеба, но Ельцин ни на какие рельсы ложиться не собирается, – звенящим от ярости голосом восклицала желтолицая женщина в скошенном на бок берете. – Вместо себя он решил бросить на рельсы русский народ…
В словах репортёра Невзорова, подтянутого, фотогеничного шатена, сквозил упрёк:
– Мы очень долго раздумывающий народ! Народное вече надо было созывать ещё в августе прошлого года. Если бы все те, кто стоит сегодня на Манежной площади, вышли на неё двадцать второго – двадцать третьего августа, Ельцин и его банда не захватили бы власть. Сегодня мы жили бы в Советском Союзе.
Писатель-эмигрант Эдуард Лимонов, писавший хлёсткие статьи в «Советскую Россию» и «День», предостерегал:
– Либерально-компрадорский режим пойдёт на всё, чтобы удержать власть. Одними лишь постановлениями съездов этих деятелей не скинешь, – стоя перед громадной толпой, он в волнении ежеминутно поправлял крупные очки. – Борьба с режимом будет долгой и трудной. Внутри оппозиции следует прекратить все дрязги, собрать волю в кулак.
Слово получил и Геннадий Зюганов из Общенародного Союза – дородный широколобый вельможа, бывший член ЦК. Валерьян помнил его по случайной встрече в августе, в редакции «Дня». Теперь, на вечевой трибуне, Зюганов держался твёрже:
– Усевшийся в Кремле режим с первых же месяцев проявил себя как компрадорский и антинародный, – рявкал он, точно серчающий медведь. – Режим обобрал до нитки простых тружеников. Своими так называемыми экономическими реформами режим лишает их самого главного – права на жизнь. Режим должен, наконец, услышать свой народ…
– А Жириновский где, не пойму? – вытягивал шею Мельтюхов. – Или нарочно не пускают его на трибуну?
В кузов взбирались военные: подполковники и полковники из «Союза офицеров», отставные генералы. Говорили они кратко, но о бедственном: армия разлагается, солдаты дезертируют, на окраинах расхищаются армейские склады, в Таджикистане и на Кавказе банды националистов нападают на военные городки, надругаются над офицерскими жёнами и детьми.
Один из бывших командиров рижского ОМОНа, курносый, обритый в кружок крепыш, прорычал с ненавистью:
– Прошу вече об одном: назначьте меня после победы начальником литерного состава! Даю слово, что ни один из них, – он поглядел волком на Кремль. – Не доедет до места заключения живым! Все гады до единого словят свои девять грамм «при попытке к бегству»!
Меркли солнечные отблески на зубцах-бойницах кремлёвской стены, кровавились в темнеющем, обрызганном ранними звёздами небе рубины на башнях. Сгущались сумерки, сиреневые и влажные, затеняя притомлённую толпу. Речи произносить ещё продолжали, но пресытившийся
