Башкирия, оказывается, теперь суверенное государство! Мордовия – суверенное государство! Карелия – суверенное государство! Дожили… Уже внутри России возводят государственные границы. Уже Россию-матушку на части рвут!
Речения Жириновского сеяли среди манифестантов раздор. Ему и хлопали, и бранили его.
– Ишь, разблеялся, козёл-провокатор… Ты лучше расскажи, как депутатов сегодня утром вместо съезда завёз неизвестно куда, – сердито проскрипел хромой, опирающийся на палку старик.
Жириновский подстёгивал себя собственным криком. Не обращая внимания на реакцию окружающих, он непоколебимо гнул своё:
– Русские люди! Ни Ельцин, ни коммунисты не принесут избавления нашей стране. России нужна национальная власть!..
С грузовика Анпилов начал зачитывать резолюцию. Силясь заглушить производимый Жириновским шум, он поставил микрофон на максимальную громкость:
– Всенародное вече постановило! Советский народ желает жить в едином советском государстве! Воля народа священна! Границы советского Отечества нерушимы! Советские Вооруженные силы должны оставаться неделимыми! Советский народ требует отставки правительства так называемых реформаторов – прислужников американского империализма!..
После оглашения резолюции снова включили союзный гимн. Анпилов, Умалатова, Терехов, прочие, стоящие в кузове, прижали ладони к сердцам.
Вече подпевало, но заунывно, словно тянуло поминальную песнь.
Стемнело. Свет зажжённых в Александровском саду фонарей не достигал площади, чернеющей обширным неосвещённым пятном. Народ разбредался в задумчивости, так в массе и не поняв: кого стоит держаться, за кем идти…
– XVIII —
Валерьян возвратился в Ростиславль один. Мельтюхов увязался за Жириновским и к электричке не пришёл.
Участие в вече оставило в душе Валерьяна двойственные чувства.
Его потряс колоссальный размер толпы, подступившей, словно войско, к кремлёвской крепости, разнообразие флагов, лиц. Наводнивший площадь народ без труда оттеснил омоновские цепи к тротуару Манежной улицы, выдавил за самосвалы и военные грузовики. Валерьяна впечатлила та лёгкость, с какой толпа, сама того почти не замечая, отшвырнула от площади шеренги омоновских бойцов.
В вечевом столпотворении он без труда опознавал школьных учительниц, военных отставников, инженеров, вузовских преподавателей, студентов, рабочих цехов – все, привычные с детских лет людские типы, среди которых он рос, взрослел. Он кожей чувствовал их смятение, надеялся вместе с ними услышать ясный призыв.
Странным казалось ему, что призыв так и не прозвучал. В смущении шагая к вокзалу по пустеющей Москве, Валерьян размышлял над тем, чего же ради добивались устроители вече сбора громадной толпы.
«Ну вышли, обругали Ельцина и реформы… А дальше?» – разочарованно думал он, но не мог найти тому разумный ответ.
Бульвары, которыми проходил Валерьян, выглядели невероятно
