Белорукая? – шутит Бритта.
Женщина пожимает плечами.
– Вообще-то большинство алаки умирают очень легко, – негромко произносит она.
Бритта морщит лоб.
– А как же золоченый сон?
– Только в случае недосмерти.
Настает мой черед хмуриться.
– Недосмерть? – спрашиваю я, подходя ближе. – Никогда о таком не слышала.
– У алаки смерть бывает двух видов, – объясняет Белорукая. – Недосмерть и последняя смерть. В первом случае она мимолетна, непостоянна. Приводит к золоченому сну, который длится неделю-две и излечивает тело от всех ран и шрамов – за исключением, конечно, тех, что были получены до того, как кровь обратилась.
Меня пробирает дрожь. У меня не осталось никаких шрамов, даже детских. Все исчезли в тот миг, когда я пережила первую недосмерть.
Мне стало так не по себе, что я совсем смутно замечаю, как Бритта хмуро смотрит на крошечный шрам на своей руке.
– Тогда я, наверно, никогда от этого не избавлюсь, – произносит Бритта и вздыхает.
Белорукая, не обращая на нее внимания, продолжает:
– У алаки может быть несколько недосмертей, но лишь одна последняя – это способ, который убьет ее наверняка. Для подавляющего большинства алаки это либо сожжение, либо утопление, либо обезглавливание. Если алаки не погибнет от чего-то из этого, она практически бессмертна.
Моя голова вдруг закружилась, дыхание стало прерываться. Практически бессмертна? Я не хочу оставаться навечно неумирающей, жить вот так, в презрении и позоре. Не хочу оставаться такой ни мгновения дольше, чем нужно. Но если Белорукая говорит правду, и у всех алаки есть одна настоящая смерть, то со мной все так и будет. Я, в конце концов, уже умирала девять раз.
Я должна заслужить прощение. Должна!
У Бритты на лице благоговейный трепет.
– Бессмертна… – выдыхает она, а потом охает: – Что ж это, мы можем жить вечно?!
– Я сказала «практически», – поправляет ее Белорукая. – Никто не бессмертен, лишь боги. Однако ваш вид стареет очень медленно – по сотне лет за каждый человеческий. Добавь сюда быстрое исцеление, способность видеть в темноте, вот и неудивительно, что люди вас так боятся – особенно тех, кого трудно убить, как Деку.
Бритта снова устремляет на меня взгляд; я напрягаюсь, ожидая увидеть в них то самое выражение – отвращение, которое так часто отражалось в глазах старейшин. Но она уже даже не смотрит на меня, а хмурится, глядя на Белорукую.
– Белорукая? – зовет Бритта и, когда женщина к ней поворачивается, продолжает: – А мы же не начнем есть людей, да? Ну, Золоченые ели, а мы их потомки, с умениями всеми этими и…
– У тебя начали заостряться зубы? – перебивает Белорукая.
– Что? – недоумевает Бритта. – Ну, нет, но…
– Тебя
