Вы взяли мою книжку?
– Я взял. Книжки хранить у нас в классе положено.
– А если я в ваш стол залезу?
– Да ты в карман залезешь – не удивлюсь.
– Я?! В карман?!! Сын офицера!!!
– А ты не прикрывайся. Не прикрывайся отцом то своим.
Он, наверное, мог сделать многое для меня, мой отец. Все – таки в штабе округа работал. Но не было случая, чтобы я ему на что-то жаловался, о чем – то просил. У меня перехватило дыхание, и если бы не ребята из роты, я бы кинулся на Скоробогатова с кулаками. Но они поняли, к чему дело идет, и меня от него оттащили. Оттащили, а все равно – ЧП, и вот я стою на педсовете.
«Я по-любому выкручусь и буду прав. А ты получишь взыскание, – шептал мне в спину Скоробогатов и на педсовете представил ситуацию так, что я дважды нарушил устав. То есть не только держал в тумбочке то, что держать там не положено, но и нахамил, обратившись к старшему по званию: « Эй, ты взял мою книжку?»
– А вот здесь устава я не нарушал. Я обратился к офицеру как положено. А он меня – карманником. И говорит, что выкрутится. И как же он выкручивается? – негодовал я, кляня себя за волнение, из-за которого голос срывается в фальцет. – Выкручивается враньем!
Короче, оценку по поведению мне тогда до четверки снизили, и Ани я в выходные не видел. Но и Скоробогатому, видимо, вставили. Он затаил обиду, а, смекнув, что главная моя ценность- увольнительная, только и делал, что искал повод увольнительной лишить. Вот тут я и сказал себе: надо линять. Стал думать в этом направлении, но как – то ничего в голову не приходили.
– Да ты прикинься, что у тебя яйцо болит, – предложил один парень из роты.
Ну, я и стал прикидываться. Болит, говорю, спасу нет. Особенно когда кросс бегу. Как медосмотр, так я об этой своей болезни. Щупали, щупали они меня, в конце – концов в медкарте появилась запись: расширение левого семенного канатика. И означало это одно: к службе годен, но не в строевых войсках.
Гречишников зовет отца моего к себе. Ну и меня, естественно. И вот сидим, два полковника -фронтовика, я, и все понимаем, болезнь – не более чем прикрытие.
«Слушай, брат, – говорит Гречишников – у тебя же так все хорошо идет. Год остался. Год, и – военное училище. В любое возьмут. Трояк – и ты в любой академии.
Все так – в военные училища, высшие командные общевойсковые, суворовцы поступали без экзаменов, в академии и высшие технические училища – вне конкурса, но решение мной уже было принято. Точнее даже – выстрадано.
– Нет, – говорю. – Нет.
Выходим с отцом из штаба.
– А, может, ты и прав, – вздыхает батя.
Так что, одиннадцатый я закончил в школе. Едва ли не единственной школе города, где преподавали французский. И каждый вечер с Аней. Буквально каждый. И, вы знаете, мне стало легче. Мне стало значительно легче, вернулась способность думать, и я стал размышлять о жизни после школы.
Я не тянул на золото. И даже
