забирает… вот просто так. Эта прохлада, мятная и живая, втекает в жар моей пустыни раскалённой. И эта пустыня – это я был такой жаркий и нестерпимый, а прохлада течёт так медленно и дорастает до сердца, до почек, до желудка, до позвоночника – и всему во мне становится – легко. Да, легко. А меня пугали, что это так тяжело – умирать… Умирать, оказывается, это так чудесно! Только б его не спугнуть! Ну что это за любопытство в глазах, в одном левом глазу – зачем он заморгал и хочет подглядывать, как ангел будет забирать меня на небо!
Жара ушла. Просто куда-то смылась. Словно на небо, в эту чёрную дыру в серебристой оправе улетела одна только изнурительная жара, а то, что осталось от меня, это всё стало как мятная конфетка, вот оно лежит и протягивает и вторую руку – правую – подержи меня и за правую руку тоже, чтоб и в ней растворилось это… что-то замкнутое, как на замок.
И снова это мягкое прикосновение – и справа теперь тоже, то же самое втекание начинается: холода, а не тепла, целящей прохлады. Пусть теперь так будет всегда! Забирай меня уж совсем, я не хочу тут, на земле, обитаться. У тебя есть для меня место получше – возьми меня на небо! Мне нечего больше делать на земле – меня тут никто не любит, и я никого не люблю по-настоящему. Я не умею любить, не научился. Что это значит – любить? А захапать себе, так я думал – и не хочу больше думать. Хочу только лететь в этом синем пространстве, это небо теперь покрылось синей корочкой льда, и в нём так хорошо – перемещаться. Унеси меня отсюда, внеси в небо, пусть не всего целиком, я понимаю, что всего тебе не поднять, я тяжёлый для твоих лёгких… рук? Почему-то мне показалось, что у тебя не крылья, а руки. И я открыл глаза.
Умирания не произошло. И этот ангел – оказалось, это был не ангел. И откуда чёрная луна? Это не луна была вовсе, а чёрный силуэт в оправе светлого контура.
Фрагмент картины Анны-Наталии Малаховской
«Видение в поезде»
Это луна просто светила за головой у кого-то. Так, значит, умирания не выйдет, и вся эта тяжёлая жизнь – пребывание на земле – протянется неизвестно насколько…
Разочарование уронило меня, притянуло к подушке. Значит, дальше тянуть эту лямку. А зачем мне жизнь? В жизни всё больно и несправедливо. Справедливо только на небесах, где я будто бы побывал вот сейчас. И не хочу сюда возвращаться, хочу это пребывание там продлить – хоть ненадолго!
– Не убирай своих рук!
Да, это были настоящие руки, и можно провести и почувствовать, что это – да, и с пальцами, и с локтями, и никаких на них перьев – не ощущается. Меня никто не щекотал никакими перьями, меня только за руку держали обыкновенными человеческими руками!
И оно встало – попыталось было встать. И что – уйти? Да как же так! Я притянул его назад и в подушку погрузил это нечто, это я не знаю, кто оно или что оно, но я его не отпущу! И оно не вырывается – оно, то, что сыграло роль ангела, на небо меня забирающего в эту ночь. У него человеческий
