персоной. Так не бывает почти никогда. А если и бывает, то для каких-нибудь особо отличившихся героическими делами или мученичеством. А я не мученик, и не герой, и тем более уж не святой, и поэтому, чтоб ко мне ангел мог заявиться, это сомнительно – и более чем сомнительно. А в бреду и в лихорадке и не то померещиться может, и вполне, а когда температура подскакивает, то что-то там в мозгу, в том месте, которым мы можем воспринимать, разрушается, или растворяется, или, более того, смывается совсем, и смотри, как бы тебе и дураком вовсе не стать – не опозориться такими видениями дурацкими, и будут рабы повторять и передавать из уст в уста теперь уж на самом деле:
– А барин-то у нас – дурак! От лихорадки этой совсем спятил!
14 глава.
Барчук помирает
Аксинья
Как доктор в двери проходил, это я заметила. И круглое что-то, блестящее, у него на лбу. Какое-то зеркальце, может быть. И что барин-то молодой, стало быть, помирает теперь. И ксёндза позвали, тоже пришёл, весь чёрный. В чёрном проскользнул – сначала врач в двери, а за ним ксёндз этот, так он называется, и будто бы он от Бога – как-то с Богом связан, и надо говорить ему всю правду, и это называется – исповедоваться, и надо ему всю правду сказать, и тогда Бог отпустит ему все грехи и пустит тогда – ну не в геенну огненную, а в какое-нибудь место попрохладнее. Так я подумала тогда и успокоилась насчёт того, что, может быть, я сама его проклинала и это проклятие так подействовало – что я такой грех на душу свою взяла. И пусть бы он умер спокойно, а меня тогда отпустят – может быть, вернут к моей родимой матушке.
15 глава.
Где ты, мой ангел?
Барчук
Ещё пока совещались – там, за дверьми дубовыми – к похоронам ли готовиться? И тут отец мой появился, откуда-то приехал, и вошёл, и посмотрел, чтоб показать, что ему не совсем всё равно, что сын его отправляется на тот свет. Этот отец, этот человек, этот мужчина средних лет и с чёрными усами – он мне совсем не нравился. И вот теперь я могу говорить вполне свободно, и не стесняясь, и ничего не заметая под ковёр – он мне не нравился и никогда. И с самого раннего детства никогда со мной не играл, и в воздух не подкидывал, никогда не говорил мне добрых слов, и вообще никаких слов не говорил, а только посмотрит, что у него есть-таки сын, наследник поместья и всё такое, и уходит. А теперь – что не будет у него сына, наследника поместья, и всё такое, и что надо, придётся, по-видимому, придётся заводить нового, и не стара ли для таких дел, сгодится ли ещё для такого труда его законная жена, или пригласить незаконных, – вот такие мысли мелькнули у него в голове тогда, и с бакенбардами и в форме такой офицерской проскользнул он передо мной, и я подумал тогда снова, до чего же я одинок, и что ему абсолютно вот до нуля до меня, как до лампочки, и что никаких
