style="font-size:15px;"> Их не слушала девочка, а все-таки глубоко западали в сердце строгие материнские слова.
– Это правда, что ты воровала детские жизни? – спросила она как-то Атаказу.
– Было время, – созналась колдунья. – Теперь в прошлом. Изменилась я, каждый день меняюсь.
– Не меняются люди! – возразила Нагинара, как услышала дочь. – Старики и подавно! Да с чего ей меняться?
– Умирает она, – прошептала Рода.
– Умирает, как же! Да она и детей твоих переживет!
Больше не пыталась защитить наставницу Рода и секретами с матерью не делилась. Даже заговаривала с ней редко. Только с отцом советовалась.
– Простить всякого можно, – на вопрос дочери отвечал Обахарий. – Только сложно это: много зла Атаказ натворила. Но решать тебе.
– Пап, не ходил бы ты к ней за вином. А хочешь, я за тебя буду часы переворачивать?
– Что ты, дочка, придумала! – ужаснулся Обах, замахал руками, да едва на ногах устоял. – Мать твоя поедом день и ночь меня поедает. Как же тут не пить?
– Не бери платы с папы, – осмелев, попросила как-то Рода колдунью, когда та уже укладывалась спать. – Я платить буду.
– Чем он лучше других? – строго спросила Атаказ. – И с других тогда брать нельзя.
– И с других не бери.
– А на что мне жить? Денег я не имею. Чем кормиться? Взрослая ты уже, Рода, скоро замуж пойдешь, меня оставишь. А за мной Селиотир тянется, сколько не бежала я, не укрыться мне от его бледной руки. А жизнь она не надоедает, неправда все это. Не хочу я умирать.
– Но ведь ты говорила, что бессмертная, – напомнила ей Родмила. – Что не можешь умереть, пока идут часы.
– Верно это. Да только мне кажется, что быстрее мои дни из одной чаши в другую стали пересыпаться.
– Это потому что зима настала. День теперь короче, вот и часы идут быстрее.
– Не поэтому, – возразила колдунья. – Жизнь-то моя в часах останется, да сама умру, поизносилась я. Сгорю в красном пламени, как наяву вижу.
– Я за тобой присмотрю, – пообещала Родмила, укрыла ее пледом и погасила свечу.
Здесь уже ни мать ее не поддержала, ни отец. Однако решению своему Родмила не изменила. Она и готовила колдунье, и убирала, и стирала ей.
Селяне осуждающе качали головами, но открыто не высказывались – Нагинара никому не позволяла поносить ее дочь. Больше всех роптали пропойцы. Не находя покоя в дурмане, они вымещали злость на женах. Женщины во всем винили Нагинару и ополчились на нее всем селом. Однако сметливая Нагинара быстро примирила стороны, еще и себе на выгоду. Памятуя слова дочери, она сама взялась варить вино. Пропойц мало беспокоил иной вкус напитка, а вот явственную плату монетой они сочли выше отданным, но даже не принадлежавшим им далеким летам. Тяжелее других приходилось Обахарию, ибо жена наотрез отказывалась оделять его вином.
Большую часть времени Родмила проводила с
