у него сияющие глаза викторианского ребенка, который ночью умрет от скарлатины, он слишком громко рассмеялся.
Его ответный комплимент был таким банальным – вроде бы моему платью, в котором я походила на кинозвезду 1930-х годов, – я подумала, он шутит. Джонатан никогда не шутил, но я долгое время этого не осознавала.
Я тогда что-то принимала, и, соединившись с алкоголем, оно превратило меня в легкую добычу – я опьянела еще до того, как допила бокал шампанского, принесенный Джонатаном. Все время, пока мы разговаривали, расстояние между нами уменьшалось и в какой-то момент исчезло, он зашептал мне в лицо, и разрешить ему поцеловать себя показалось мне логичным продолжением нашего движения друг к другу. Потом позволить взять мой номер, а на следующий день – пригласить на ужин.
Он отвел меня в суши-ресторан в Челси, от которого какое-то короткое время был в полнейшем восторге, пока не решил, что еда, которая катается по ресторану на конвейере, – это невероятно инфантильно. Я вновь решила возненавидеть его сразу же, как мы сели, и переспала с ним той же ночью.
Вот в чем крылась причина огромного недоразумения, из-за которого мы поженились: он считал меня раскованной, веселой, худой девушкой, любительницей моды, участницей вечеринок фэшн-журналов, а я думала, что он не принимает громадные дозы кокаина.
В середине ужина Джонатан углубился в рассуждение о психических заболеваниях и людях, которые решают их иметь, и оно никак не было связано с тем, о чем мы говорили ранее.
По его опыту, люди, которые рвались всем рассказать про свое психологическое расстройство, либо скучны и отчаянно стараются казаться интересными, либо не в состоянии принять то, что они неудачники по какой-то обыкновенной причине, вероятно по собственной вине, а не из-за детства, о котором с таким же рвением пытаются поведать.
Я ничего не ответила, отвлекшись на то, как посреди своей тирады он подхватил с конвейера блюдо с сашими, снял с него крышку, откусил кусочек рыбы, поморщился, положил остаток обратно на блюдо, закрыл крышку и отправил его дальше в путь.
Потом Джонатан заявил, что сейчас все принимают какие-то лекарства, но какой в этом смысл – люди в целом выглядят еще несчастнее, чем прежде.
А я не могла оторвать глаз от блюда: оно продолжало двигаться по конвейеру, проходя мимо других посетителей. Словно издалека я услышала, как он сказал: «Может, вместо того чтобы жевать фармацевтические препараты, как конфетки, в смутной надежде на выздоровление, людям следует задуматься о том, чтобы стать, мать их, сильнее».
Я сделала глоток саке, от которого ранее отказалась, а он все равно налил, и следила из-за его плеча, как какой-то мужчина дальше по ходу движения конвейера снимает с ленты блюдо с недоеденной рыбой и передает его жене. Та берет палочки и тянется за надкушенной половинкой. Я была избавлена от ужаса наблюдать, как она ее ест, потому что Джонатан произнес мое имя, а затем: «Я же прав, да?».
Я засмеялась и сказала: «Ты такой забавный, Джонатан». Он усмехнулся и
