дыры просачивался свет уличных фонарей, жидкий и болезненный, словно даже свет здесь не мог оставаться здоровым. Дверь была подперта колышком с одной стороны и завязана с другой; Натан развязал петлю и протиснулся в открывшееся отверстие.
Мать сидела, уставясь в угли очага. Услышав его, она не подняла головы – только напряглась и сжалась, словно кошка, почувствовавшая приближение собаки. Не отрывая взгляда от огня, она собрала волосы сзади и подвязала их веревочкой, оставляя на шее полосы сажи. Потом наклонилась и подобрала с края очага хрупкий кусочек перегоревшей древесины размером с горошину. Она раздавила его между большим и указательным пальцами и растерла в порошок. Когда порошок оказался достаточно мелким, она закрыла глаза и запрокинула голову, так что лицо обратилось к потолку. Ее губы слегка раздвинулись – они были полными, но почти синими, словно ей не хватало воздуха, чтобы дышать. Кончиками пальцев она растерла порошок по векам, размазала вдоль ресниц.
– Что вам угодно? – спросила она. Ее голос звучал тихо и покорно.
– Мама, это я.
Она подскочила, словно ужаленная, широко раскрыв глаза, потом яростно стерла с них угольную пыль рукавом. Она заморгала: немного порошка попало ей в глаз. Натан подошел к ней, смочил слюной собственный рукав и уголком ткани промокнул и протер, где было необходимо.
– Все, больше нет, – сказал он.
Если это было и так, мать не стала открывать глаз. Наоборот, стиснула веки еще плотнее.
– Мой мальчик… Мой прекрасный мальчик… – проговорила она, качая головой и покачиваясь всем телом, сжав кулаки так же крепко, как глаза.
Натан положил руку ей на плечо. Мать взяла ее и поцеловала в ладонь, по-прежнему не раскрывая глаз, вдохнула в себя его запах.
– Мой милый мальчик, – повторила она.
Натан стоял, не зная, что делать дальше.
– Мама, все хорошо. Я вернулся.
Она открыла глаза.
– Почему?
Натан наклонил голову.
– Он меня не взял.
– Ты ему объяснил?
– Конечно.
– Так он знает?
Поднявшись, она обхватила его руками и притянула к себе.
– Глупый, глупый ребенок! Что же мы теперь будем делать? – Она оттолкнула его. – Что мне теперь придется делать?
Она дала ему пощечину. Он не реагировал. Она шлепнула его еще раз.
– Я пытался, но ничего не вышло.
– Что же нам теперь делать?..
Пощечины сыпались одна за другой, все более яростные и сильные, но и беспорядочные – более частые, но менее болезненные. Она раз за разом повторяла одну и ту же фразу, выпуская слово то тут, то там, пока не осталось только «Что?..», которое она произносила снова и снова.
Из другого угла комнаты раздался кашель.
– Ну вот! Ты его разбудил! Что, если кто-нибудь войдет?
– Я пригляжу
