за сына просила. Разве я мог ей отказать?
Когда ушел я от матери моего врага, будто тяжкий груз с души сбросил. Поздно тогда я домой вернулся, в двенадцатом часу ночи. Умылся, спать стал укладываться, и вдруг слышу, что в дедушкиной комнате опять половицы скрипят.
«Что за напасть?» − подумал я и вошел в его комнату. Никого там не было. – «Переволновался, наверное, вот и мерещится черт-те что», решил я в конце концов.
С утра был опять великолепный солнечный день, который я посвятил встрече с друзьями. Обошлись без алкоголя. Только о будущем нашем договаривались. А было 30 августа, ровно 40 дней после смерти дедушки миновало. И я опять один дома, и сна ни в одном глазу.
Днем умудрился я на часок прикорнуть. И вот опять за окном ночь, и вновь скрип половиц в дедушкиной комнате. Ну хотя бы пьяным был или уставшим я был, тогда было бы можно это как-то объяснить. А тут, нет, я трезв, как стеклышко, даже обидно из-за этого. Но не встаю. Сижу, смотрю, на дверь, которая из маминой комнаты в коридор открывается. А через дверной проем видна дверь дедушкиной комнаты. Сижу, голова пустая, никаких мыслей нет. Но что-то подтолкнуло меня взглянуть на часы.
Ровно полночь.
И вдруг дверь соседней комнаты открылась, и из нее выходит дедушка. Одет он был опрятно, даже торжественно: белая накрахмаленная рубашка, отутюженные, со стрелками, черные брюки, черные, начищенные до блеска туфли и аккуратно причесанные на голове седые волосы.
Я сидел на диване и смотрел на него, не в силах не то что пошевелиться, но, как мне показалось, и дышать. А дедушка повернулся ко мне лицом, подошел к дверному проему в мамину комнату, где находился я, и остановился, направив на меня свой живой взгляд.
Я молча смотрел во все глаза на него, а он постоял, посмотрел на меня, ничего не сказал, повернулся ко мне спиной и зашел в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь.
Мне показалось, что дедушка был со мной целую вечность. Но и она закончилась. Я машинально взглянул на часы, на них было пять минут первого ночи. Я рванулся к дедушкиной комнате, открыл дверь и окинул взглядом пустое пространство, вмещающее в себя всю историю прожитых дедом лет.
Все было так же, как и при его жизни: кровать, а у подушки, где он должен был лежать головой к двери, – стул, на котором стоял стакан в подстаканнике, со старой, еще с царских времен, армейской ложкой, и он как бы свидетельствовал, что дедушка только что пил чай.
На стуле, рядом с открытой книгой, на восемьдесят девятой странице лежали также очки. А у стены стоял старинный шкаф с чуть приоткрытой дверцей, из которого выглядывали черные, отутюженные брюки и висела белая накрахмаленная рубашка. Но дедушки в комнате не было, лишь светил ночник, будто, выходя из комнаты, его забыли выключить. После этого случая, шаги и скрип половиц в дедушкиной комнате прекратились.
Я же по сей день думаю: «Как все-таки правильно он жил, сколько вынес страданий, не обозлившись ни на людей, ни на саму жизнь и судьбу. Не потому ли Господь исполнил его последнее желание».
− Юлька, я Игоря видеть хочу, Игоря… – не забывается
