сидящую за четвертой партой во втором ряду. − Какая фигура!
Я посмотрел на нее и в знак согласия кивнул. Хотя мне больше нравились ее глаза. Они, как два небесных колодца в обрамлении светло-русых бровей и ресниц, светились на ее миловидном лице, а грудь уже в таком возрасте имела определенные очертания и вызывала у мальчишек интерес, притягивая к себе их взгляды. Вокруг меня тоже сидели симпатичные девочки. Я же относился ко всем ровно.
− Спорим, ты не сможешь на переменке пройтись с ней под ручку, − заинтриговал меня Чуба.
− На что спорим? − загорелся я.
− На шоколадку.
И он достал из портфеля плитку шоколада. Его папа был машинистом то ли паровоза, то ли электровоза, и, разъезжая по стране, из каждой поездки привозил домой сладости.
Когда такой приз на кону, то пройдешься под ручку даже с учительницей, что я и сделал на ближайшей перемене, но конечно, не с учительницей, а с одноклассницей Олей.
Шоколадку я выиграл, хотя так и не получил ее. Но напоминать не стал, никогда никому не любил напоминать о долгах.
И все бы ничего, спор есть спор, но я влюбился в Олю, первый раз в жизни и, как говорится, по уши.
О, эта детская любовь! Ты начинаешь выдумывать разные поводы, чтобы пройтись с обожаемой девочкой рядом, желая только прикасаться к ее руке, слушать голос и при огромной удаче заглядывать ей в глаза. А на уроках, вместо того, чтобы внимательно слушать учителей, мечтаешь о жизни на далеком острове в океане. Там же обязательно должна находиться и Оля. Аборигены, поймав ее, несут к костру, видимо, намереваясь поджарить и вкусно поесть. Почему-то лица аборигенов очень похожи на лица моих врагов. Я, конечно, спасаю ее и получаю в награду дружеский поцелуй в щечку.
Чего я только ни придумывал, чтобы находиться рядом с ней! Каким-то непостижимым образом я узнал домашний адрес Оленьки и по первому снегу пошел к ней в гости. С трудом обнаружил в городском поселке ее дом. И не помню, как оказался в нем.
Поселок этот состоял из частных домов, а значит, там были заборы и злые собаки. Но меня будто кто-то свыше довел до ее двери, и я позвонил. Мне открыла сама Оля и с удивлением посмотрев на меня, впустила в дом. Она там была одна и мыла пол.
Я помню, что в комнате было много света. Его впускали огромные окна. Свет освещал каждое движение предмета моей детской любви. Оля, выжав тряпку, наклонилась и стала протирать пол.
Ее открытые стройные ножки, словно великолепно вылепленные античным мастером, захватили мой взгляд. Она закончила свою работу, сдула с глаз, упавшие на них волосы, улыбнулась своей неподражаемой улыбкой и предложила покататься на санках с горки.
Мне было все равно: покататься так покататься. Недалеко от дома, где я жил, городские власти каждый год зимой насыпали высокую, с трехэтажный дом, гору и укрепляли ее водой, замерзающей в лед. Получалось метров с полсотни «веселой» дорожки, по которой со смехом, визгом и гиканьем катались подростки.
Самым шиком
