облегчить свою участь, время от времени, выждав момент, когда отец отводил свой взгляд от стола, наливал себе граммов двадцать коньяка и выпивал.
Танцовщица закончила свое выступление и, взяв мою руку в свои нежные ладони, поцеловала ее, сказав при этом:
− Пусть она будет всегда золотой.
Отец правой ладонью снизу-вверх вздыбил начинающую седеть бороду и, прорычав: «А я что, хуже?», встал из-за стола и начал осыпать девушку банкнотами. Цыганочка вновь закружилась перед ним в танце, рассказывая своим изящным телом и разлетающимися горящими черным огнем волосами историю страстной любви.
После танца она, собрав деньги и стрельнув в меня черными, словно сама ночь, глазами, вернулась на сцену, где к ней подошел Алмазов, дотронулся до ее предплечья и, остановив, что-то сказал, чуть повернув голову в нашу сторону.
Девушка вернулась к нам. А Алмазов старший, взяв микрофон, обратился к гостям ресторана:
− Господа, мы завершили нашу работу, просьба освободить зал.
Улыбающаяся цыганочка подала руку отцу и пригласила нас пройти с ней. Что мы и сделали. Мне было все интересно, а отцу, видимо, приятно внимание, оказанное ему. К тому же он знал, что это приглашение исходит от самого Алмазова.
Мы прошли в их гримерную комнату, где собралась вся труппа. Я во все глаза смотрел на таких ярких в пестроте своих сценических одежд цыган.
Первым делом, когда закрылась за ведущим дверь, к отцу подошла красивая даже в свои пятьдесят лет их мать (они все были одной большой семьей) и на подносе подала моему отцу рюмку водки.
− Александр Федорович, откушайте, − ласковым, обволакивающим голосом предложила она.
Когда рюмка была поднята, цыганка взмахнула рукой, приглашая всех присоединиться к ней, и запела:
− Будьте счастливы, будьте счастливы, Александр Федорович, дорогой!
Отец выпил водку, поставил рюмку на поднос, и молодая цыганочка вытерла ему полотенцем усы и бороду.
И что тут началось! Цыгане вновь стали петь для отца, а он – осыпать их деньгами. Я смотрел на него, мне было любопытно и в то же время жалко выброшенных купюр. Но что я мог со всем этим беспределом поделать?..
Уже под утро, когда на улице забрезжил жидкий рассвет, мы вышли из ресторана.
− Домой, − выдохнул, изрядно покачиваясь, отец.
Прежняя Москва семидесятых годов прошлого столетия была похожа на нетронутую скромную девушку, вышедшую ночью погулять в одиночестве и подышать свежим воздухом.
Мы простояли минут пятнадцать в надежде поймать такси, но их не было. Проехала лишь, обрызгивая асфальт, поливальная машина.
− Нет такси, − сокрушенно вздыхая, сказал я родителю. − Пойдем пешком.
− Сейчас будет, − утвердительно заявил он.
И правда, вдали появились огни автомобиля.
− Останови!
− Хорошо, − ответил я и подождал приближающуюся к нам машину, которая оказалась милицейским «уазиком».
−
