и предложил выйти из «уазика».
− Ладно, адрес знаешь, − теперь уже доброжелательно сказал отец капитану. − Если будет нужна помощь, обращайся. Я всегда на связи.
Капитан, приложив к фуражке руку, отдал честь, повернулся и сел в машину на свое место. «Уазик», обдав нас дымом из выхлопной трубы, рванул в утреннюю неизвестность.
…Я обмывал свою первую книжку стихотворений с Игорем Жегловым. Пели цыгане, мелькали официанты, я заказывал музыку. Но все было как-то не так, потому что не было с нами бородатого мужчины, моего отца, чьи песни порой тоже, не хуже, чем пение цыган, поднимали людей на танцы. Тогда, да и теперь, я жалею, что не пригласил его отметить мой успех.
Слушая Жеглова, я смотрел по сторонам и грустил.
− Выпьем за наших родителей, − предложил я, вспомнив, как в ресторане «Янтарь» у станции метро «Электрозаводская» отец подошел к гитаристу и, дав ему денег, сказал: «Сыграй мелодию «венгерки».
Тот, взяв микрофон, объявил:
− Для вас поет Александр Зуев!
И отец запел. Что было главным в этой песне? Слова, мелодия или тот надрыв, с которым пожилой бородатый мужчина пел хрипловатым своим баритоном заполняя зал? Все вместе, наверное.
Лихо Ваня скоморошит.
Захочу, озолочу!
Приходи-ка, Маня, в рощу,
Тама все мне по плечу.
Закончив первый куплет, он ладонью правой руки провел снизу-вверх по своей бороде и громко, вздохнув одним длинным звуком: «Э-э-эх!», словно сбросив тяжелое бремя времени, продолжил:
А изумруды в озими
Росами разбросаны,
Изумруды в озими
Росами горят…
Люди танцевали под песню, завораживающую их и мелодией, и словами, но конечно же, не понимали, почему седобородый мужчина с надрывом выдыхает эти слова. Откуда им было знать, что он пытается вырваться из серых рамок бытия 1984 года? Когда он закончил петь, гитарист спросил у него:
− Кто вы?
− А вы чьи песни поете? – спросил в свою очередь отец и пошел со сцены.
− Дайте нам слова, мы будем петь эту песню и каждый раз объявлять ваше имя как ее автора.
− Не надо. Бог знает, кто я. Этого достаточно, − сказав это, отец ушел в зал.
И, как только он сел за столик, нам стали присылать в знак уважения, а может, и восхищения, бутылки коньяка и шампанского. А одна пышногрудая дамочка даже пригласила нас поехать с ней.
…«Как все это было давно и в то же время будто вчера», − с грустью думал я, глядя на Жеглова.
Вечер закончился, и я, расплатившись и дав официанту щедрые чаевые, встал из-за стола.
− Возьми в дорогу водочки, чтобы завтра не болеть, − попросил Жеглов.
− Уважаемый, и в дорогу нам бутылочку «Посольской», − добавил я ожидающему указаний официанту.
На следующее утро у меня был экзамен по истории.
Я, в который раз перечитывая билет, не мог понять, о каком веке надо рассказывать. Мне было то жарко,
