в подворотне со складным ножом, чтобы ограбить её или надругаться над телом. Он не был предателем человеческих принципов, отнимая жизнь у себе равных, а просто брал то, что предназначено ему его собственной природой. Никто не был виноват в том, что вампиры стоят выше в пищевой цепи, а раз подобные создания существовали, значит, природе они зачем-то были нужны. Я чётко ощущала эту грань, потому что не видела в Штефане ничего человеческого, и больший ужас вызывал во мне даже не способ существования таких, как он, а то, что я осознавала его превосходство и совершенство перед любым среднестатистическим представителем моего рода. Перед собой.
– Я совсем ничего о тебе не знаю, – у меня предательски пропал голос, и я прокашлялась.
– А что ты хочешь знать?
Стиснув пальцы на его груди, словно пытаясь зацепиться, чтобы не упасть, я осмелилась заглянуть в его полные неутолимой печали глаза и с горячностью произнесла:
– Я хочу знать о тебе всё, Штефан. Как ты таким стал, кем ты был, что ты пережил…
С тяжёлым вздохом он закатил глаза, как если бы я попросила его о чём-то трудновыполнимом, и он сожалеет, что из всего возможного я попросила именно об этом. Мужчина сразу ослабил хватку и, рассеянно поглаживая меня по затылку и шее, молчаливо вглядывался куда-то вглубь моего сознания. На лице вампира ясно читалось колебание.
– Понимаю… ты мне вряд ли ответишь, – я изо всех сил старалась не выказать накатившую на меня грусть и даже выдавила неуверенную улыбку, но меня вновь выдал дрогнувший голос.
Я ждала откровения от того, кто имел полное право не подпустить меня столь близко. И, по всей видимости, всё же не заслужила его доверия. Но в тот же миг надо мной раздался чуть осипший стальной голос Штефана:
– Мне было почти тридцать пять на момент обращения…
Не сразу осознав, к чему он это, я удивлённо вскинула голову и встретилась с хрустальной синевой серьёзных, застывших глаз. Его зрачки сузились, позволив ледяным узорам заполнить всю радужную оболочку, – взор Штефана стал непроницаемым и далёким, лицо – каменной маской, однако он продолжил говорить, медлительно, точно через силу.
– Я родился в тысяча шестьсот пятьдесят первом и не знал другой страны – страны без турецких захватчиков… Уже более века Венгрия находилась под Османским игом. Впрочем, некоторым это было даже на руку… крестьянам, простолюдинам, – губы Штефана туманно подёрнулись пренебрежением, интонации приобрели некий официальный оттенок. – Однако я принадлежал княжескому роду, и неприязнь к этим чужеродным мусульманским оккупантам впиталась в меня с кровью.
Мужчина уже не пытался прочесть мои мысли и реакцию по выражению лица – глядя на меня, он смотрел куда-то в бесконечность, покрытую мраком прошедших столетий. Его руки вновь ожили сами собой, крепко обнимая теперь мою спину, сжимая плечи. Супротив воли рассудка внутри у меня всё затрепетало от этих
